Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

Как-то я пошел в булочную один. Она располагалась на углу проспекта Римского-Корсакова и улицы Маклина. Метров двести от дома. Получил я 250 граммов на маму и на себя и возвращался домой. Вдруг подскочил парень и начал вырывать у меня сумку с хлебом. Я закричал. Недалеко проходил военный, подбежал, дал парню тумака, а меня проводил до квартиры. Посоветовал маме больше меня одного не отпускать. Прощаясь, оставил кусок дуранды. Я до сих пор не знаю, что это такое. Мне объяснили, что это прессованное сено, корм для лошадей. Мы и этому были очень рады. Сегодня вспоминаю с улыбкой: от дуранды у меня начался запор.

Еще в начале голода стали пропадать кошки и собаки. У нас дома жили кошка Маша и собака Мальчик. Это были родные для меня существа. Вначале пропала кошка, а потом и моя любимая собака.

Теперь, выйдя на улицу, я часто видел на снегу мертвых. Умирали прямо на ходу. Идет человек, вдруг останавливается и падает. И больше не поднимается. На моих глазах умерла на углу нашего дома женщина. Вначале упала, ей помогли подняться. Она жалобно улыбнулась и снова упала. Когда ее снова хотели поднять, она была уже мертва.

Умирали и в нашем доме. После войны во дворе осталось всего пять-шесть ребят. Остальные умерли от голода.

Мертвых увозили на санках. Гробов не было, все шло на дрова. Хоронить покойников на кладбище не было сил, и их собирали в каком-то одном месте. Такое место было недалеко и от нашего дома — в Канонерском переулке, который заканчивался тупиком. Туда и начали свозить мертвых. Потом их забирали похоронные команды.

Уже весной, в марте 1942 года, мать везла меня на саночках в столовую мимо этого переулка. Голубело по-весеннему небо. В безмятежном солнечном свете жутко было наблюдать, как солдаты из похоронной команды грузили на бортовые машины трупы. Страшно было смотреть, как на морозе голые скрюченные тела складывают в кузов машины.

Я пишу это для того, чтобы те, кто не видел войны, знали, какие бедствия она несет с собой…

Горе и лишения легче переносить сообща, В нашем доме многие семьи стали объединяться и жить вместе. Ведь в случае необходимости можно было помочь друг другу, да и дрова сэкономить.

Так было и у нас.

С началом войны мы с мамой жили в своей семьдесят шестой квартире вдвоем. Это была просторная двухкомнатная квартира на первом этаже. Наша семья занимала большую двадцатидвухметровую комнату. В другой — меньшей — до войны жили два неженатых брата Матюшенко: Иван Петрович и Василий Петрович. В первые дни войны оба ушли на фронт, и их комната стояла запертой.

Мать достала где-то столярный клей. Из него сварили студень. Это уже была еда. Варили мы с мамой и отцовские кожаные ремни. Воду хлебали, а ремни просто жевали.

Потом к нам приехала семья из шестиэтажного дома, мама с дочкой. Девочку звали Валей. Она выжила. После войны мы встретились с ней как родные.

Ели мы два раза в день. Мама брала тазик, наливала воду, кипятила. Затем мы крошили туда стодвадцатипятиграммовую краюшку (половину нашей общей суточной нормы), сдабривали несколькими каплями растительного масла, солили и быстро съедали. Вечером еда была та же.

За водой ездили с саночками на Неву и там из проруби, напротив училища имени Фрунзе, наполняли ведра и везли домой. Иногда ездили на Фонтанку. Когда выпадал чистый снег, растапливали его.

Я уже говорил, что мы жили на первом этаже. Выше уже было почти невозможно подняться — лестница вся обледенела. Из квартир все нечистоты выливали прямо на нее, так как выносить их во двор ни у кого не было сил, и все это замерзало.

В декабре разнеслась весть, что наши войска ведут бои по прорыву блокады. С надеждой мы прислушивались к сводкам Совинформбюро. В эти дни часто упоминались фамилии генералов Федюнинского и Мерецкова, ведущих бои на Волховском и Тихвинском направлениях. Как праздник, встретили сообщение о взятии нашими войсками Тихвина. А весть о разгроме немцев под Москвой была встречена, как начало разгрома фашистов. Только и слышалось: «Побили фашистов под Москвой! Теперь и нам ждать недолго. Уже Тихвин взяли. Главное — продержаться».

Утром 25 декабря мы с мамой пришли в булочную и узнали, что хлебный паек увеличен мне и ей на 75 граммов. Радости не было предела. Незнакомые люди обнимали друг друга, кричали «Ура!». И хоть голод продолжался, эта прибавка, как и наши победы под Москвой и Тихвином, придали нам сил. Каждый верил, что худшее позади, что настанет день, когда Ленинград будет освобожден от вражеской блокады.