Чарльз Р Кросс - Тяжелее небес. Жизнь и смерть Курта Кобейна, о которых вы ничего не знали прежде [litres]

Дон вошел в гримерную с единокровным братом Курта, Чэдом. «О, привет, пап», – сказал Курт, сменив тон голоса, чтобы скрыть гнев, который он демонстрировал несколько минут назад. Впервые за десять лет четверо Кобейнов – Дон, Венди, Курт и Ким – оказались в одной комнате. Теперь в их клан входили еще единокровные брат и сестра, Кортни и пара служащих Курта. Трехнедельная Фрэнсис Бин Кобейн, воркующая и ворчащая, когда ее передавали от родственника к родственнику, была единственной, кто не замечал всего этого напряжения. Для всех остальных это было похоже на взвешивание перед особо острым боксерским поединком.

Семейная мыльная опера Кобейнов не разочаровала зрителей. Когда Дон увидел, что Венди держит Фрэнсис на руках, он сказал: «Ну, здравствуй, бабушка», сделав ударение на слове «бабушка», как будто это было оскорблением. «Каково это, быть бабушкой?» «Отлично, дедушка, – ответила Венди тем же саркастическим тоном. – Мне это нравится, дедушка». То, что во многих семьях могло быть шутливым или сентиментальным обменом мнениями, превратилось в неприятную конфронтацию. Прошло уже более восемнадцати лет с тех пор, как Дон и Венди развелись, но внезапно их прежняя семья эмоционально вернулась в Абердин, на Ист-Ферст-стрит, 1210, а отношения мамы и папы остались без изменений. Для Курта это было слиянием его новой семьи с ранами старой. «Я подумала: “О боже, только не это”», – вспоминала Ким. Единственным отличием стала роль Курта: он больше не был маленьким беспомощным мальчиком. Он стал главой семьи, с шестнадцатью тысячами обожающих его поклонников, ожидающих по ту сторону стены.

Кортни никогда раньше не видела Дона и не могла вымолвить ни слова, наблюдая за тем, как сильно он похож на своего сына. Дон обладал грубой красотой Стива Маккуина средних лет. Но Курт нашел что сказать в адрес своего старшего двойника. «Слушай, закрой на хер рот! – заорал он на отца так решительно, как не делал никогда в жизни, еще и используя ругательство, за которое в детстве его бы «стукнули» по виску. – Не смей так с ней разговаривать. Не вздумай ее унижать».

Венди, Ким, Кортни и Брианна быстро вышли из комнаты. «Черт возьми, ты постарел», – сказал Курт отцу, когда тот успокоился. Он сразу же предположил, что Дон пришел попросить денег. «Я ничего не хотел, – вспоминал Дон. – Я просто хотел установить с ним контакт. Я сказал: “Если ты счастлив, веселись, это здорово. Главное, не исчезай”».

Курт подписал плакат для своего единокровного брата Чэда – которого Курт, к ужасу Дона, представил всем как «мой сводный брат», – и сказал отцу, что ему пора идти: он опаздывает на выступление. Когда главный технолог Джефф Мейсон повел Курта к сцене, у него было всего несколько секунд, чтобы оставить позади свою семью и стать «Курдтом Кобейном», рок-звездой, своим вторым «я». Он собирался выйти на сцену в том самом зале, где был его первый рок-концерт, Сэмми Хагара с Quarterflash. Это было всего десять лет назад, хотя казалось, что прошла уже целая вечность. Мейсон и Курт всегда использовали эти короткие прогулки, чтобы обсудить детали шоу или эмоционально настроиться, – это был один из немногих случаев, когда Курт шел к софитам в полном молчании.

Само шоу было феноменальным, лучшим из всех, что Nirvana когда-либо делала в Сиэтле. Угнетенное состояние во время концерта в Reading испарилось, и Курт казался человеком, горящим желанием обратить в свою веру любого неверующего. Сотни ребят рассекали по головам зрителей, каскадом пролетая по баррикадам, словно лемминги по утесу. Во время перерыва между песнями Крист рассказал историю о том, как его «пожизненно выгнали» из Coliseum за то, что он напился на концерте Нила Янга: за кулисами он нашел свою фотографию на доске объявлений с людьми, которых никогда не следовало пускать внутрь.

После шоу Курт отклонил все запросы на интервью, кроме одного: Monk, нерегулярно издаваемого журнала о путешествиях. Когда Джим Кротти из Monk и Майкл Лейн вошли в его гримерную, там никого не было, кроме Курта и Фрэнсис. «У меня было такое чувство, – вспоминал Кротти, – похожее на то, когда я встретил далай-ламу: ты встречаешь кого-то, каждое движение которого анализируется до такой степени, что в твоем собственном сознании это приобретает невероятное значение. Снаружи была такая суета, а потом ты открываешь дверь и видишь пустую комнату, где Курт Кобейн держит ребенка на руках. Держа малышку, он казался таким чувствительным, открытым, уязвимым и нежным».