Шадийе Османоглу - Мой отец Абдул-Хамид, или Исповедь дочери последнего султана Османской империи

На станции Сиркеджи нас под охраной офицеров пересадили в поезд, который тут же отправился в путь. Мы ехали молча. Я смотрела на отца, он был спокоен. На его лице не было волнения или грусти. Увидев мой отчаянный и печальный взгляд, он сказал: «Я расстраиваюсь только из-за того, что такие юные девушки, как вы, привыкшие ко дворцам, могут в любой момент подвергнуться насилию. Что касается меня, моя жизнь ничего не стоит. Многие из моих предков подверглись бедствиям и насилию из-за того, что занимали высокую должность, хотя они оказали множество неоценимых услуг и этому государству, и этому народу. Но народ никогда не понимал ценности нашей династии. Среди тех, кто с момента установления конституционной монархии много кричит о Родине, мало тех, кто на самом деле знает, что это такое. Конечно, я сам совершил много ошибок, сам того не ведая. Только у Аллаха нет недостатков. Но я — человек и убежден в том, что служу своему народу».

Когда я слушала, как величаво отец, потерявший трон, дворец, казну и верных воинов, темной ночью под угрозой оружия, не зная, какая судьба нас ждет, произносил эти слова, я впервые в жизни поняла, насколько велик, силен и терпелив этот человек. Человек, перед троном которого недавно падали ниц и у ног которого целовали землю, сейчас задумчиво рассматривал горизонт из окна темного и холодного вагона.

Наш главный охранник, комендант Фетхи-бей был очень вежливым человеком. Он обращался с отцом в поезде так же почтительно и так же обходительно, как и в дворцовых покоях, и с нами вел себя так же. В полночь нас разбудили. Мы лежали в углу вагона, съежившись. Поезд остановился. Нас взяли под руки и высадили из вагона при свете ручных фонарей. Отец сам спрыгнул со ступенек на землю.

Мы шли в траве по колено и наконец дошли до ожидавшего нас экипажа. Сели в него и продолжили путь. Мы двигались в полной тьме, между жизнью и смертью.

Моему маленькому брату было два с половиной года, он плакал от голода; по мере того как он плакал, его мать капала ему в рот по капле воды. Наш экипаж остановился перед большими воротами. Фетхи-бей сказал, что мы приехали в Салоники, особняк, где мы будем жить, называется Алятини и предназначается для нашего пребывания. «Мне поручено обеспечивать вашу безопасность. Я всегда рядом, будут поручения — я приду», — сказал он.

Те, кто приехал из Стамбула в Салоники, впервые толком разглядели друг друга во дворе особняка Алятини. Среди приехавших был отцовский повар, кофейщик, четверо евнухов и четверо девушек из гарема и их дети, которые прибыли служить отцу по собственному желанию.

Мы тут же отправились размещаться в особняке и обеспечить отцу отдых. Губернатор Салоник прислал нам поднос еды и мороженого. Отец все это не принял. А мы настолько проголодались, что, не выдержав, забыв про ложки, съели все мороженое руками.

Когда Фетхи-бей собирался отправиться в свою комнату, он увидел моего двухлетнего брата, сладко спящего на кушетке. Он подошел к нему, наклонился и поцеловал ребенка. Я услышала, как он пробормотал: «Бедное дитя!» — и увидела, как слеза скатилась по его щеке и капнула на лицо ребенку.

Не могу описать, как утешил меня этот благородный жест Фетхи-бея. Он оказался порядочным человеком с чистой совестью.

Особняк Алятини представлял собой красивое трехэтажное здание, расположенное за городом. Он стоял посреди большого участка на берегу моря. Мебели внутри было немного, но в столовой все-таки были стол и несколько стульев. В некоторых комнатах стояли железные пружинные кровати, на которых лежали тюфяки, набитые сеном.

Отец предпочитал не спать на кровати. У него были собственные лежаки, он спал на них. Он привык спать в сутки самое большее пять часов. Отец выбрал себе комнату на первом этаже. Там он соорудил себе кровать, поставив два стула рядом, и сказал, что будет спать здесь.

Решив, что отец печален и огорчен, я нарочно приняла веселый вид и устроилась спать рядом с ним, предварительно вручив ему все сигары из-за пазухи. Отец был очень доволен.

«Я привезла сумку с водой, но у меня нет от нее ключа. Может быть, он остался у Надира-аги. Если у вас есть перочинный нож, ее можно разрезать, вдруг вы захотите пить», — сказала я отцу. Он рассмеялся и сказал: «В сумке нет воды, зато есть вещи поважнее. Мы позже обсудим с тобой этот вопрос». Он расцеловал меня в щеки. «Не беспокойся, дочка, если ты волнуешься за меня и решила, что я огорчаюсь. Я очень доволен. Чем сильнее мои предки хотели посвятить, пожертвовать себя Родине, тем хуже была их участь. Такова история. Я, конечно, предпочел бы умереть естественной смертью. Не хочу ни быть убитым, ни покончить жизнь самоубийством».