Как всегда после переезда, на новом месте следовало обустроиться, но сама опись домашней утвари, имевшейся на Даунинг-стрит, 10, показывает, насколько сложная задача стояла перед Клементиной: винные бокалы и стаканы (нужно же было куда-то наливать виски), высокие стаканы для грейпфрутового сока, тарелки для мяса, решёта, венички-сбивалки, ножи, кувшины, специальные чашки и блюдца для завтрака, специальные иглы для связывания крылышек и ножек птицы при жарке, прикроватные графины и стаканы, 36 бутылок лака для мебели, 27 фунтов карболового мыла, 150 фунтов мыла с примулой (кусками), а также 78 фунтов коричневого виндзорского мыла, которое предпочитали и Наполеон, и королева Виктория. Имелись также приспособления для сметания пыли с перил (и щетки, и метелки); подметальная машина Ewbank; щетки для чистки камина; молитвенные коврики; швабры, ручки для швабр, насадки для особых универсальных швабр; а также куски замши, 8 фунтов тряпок и 24 дюжины спичек (для того чтобы зажигать камин и сигары) [227] "No. 10 Downing Street: Expenditure, 1935–1936," Ministry of Works Report, WORK 12/245, UKARCH.
.
«Чемберлены оставили это жилище очень грязным, – записала Мэри в дневнике на следующий день. – А после мамы Адмиралтейский дом – как новенький» [228] Diary, June 15, 1940, Mary Churchill Papers.
.
Мэри очень полюбила свое новое обиталище, особенно его чинную атмосферу. Парадная дверь была выкрашена черной эмалью, а дверная колотушка имела форму льва. У дверей дежурили швейцар в ливрее и полицейский. Личный кабинет Черчилля и знаменитая Комната правительства находились на первом этаже, где обычно стояло величественное безмолвие, словно шум повседневной жизни был приглушен самим весом британской истории. В коридорах висели картины, принадлежащие Черчиллю.
Комнаты семьи находились на третьем этаже (именуемом британцами вторым). Их соединяли коридоры, стены которых были выкрашены в бледно-голубой цвет (а ковры – цвета спелых помидоров). Из подъемных окон открывался вид на сад, задний вход в дом и на Хорсгардз-пэрейд – обширную площадь, засыпанную гравием (на ней проводились разного рода важные церемонии). Мэри казалось, что атмосфера на этом этаже словно в каком-то сельском доме. Здесь, как и в Адмиралтейском доме, Черчилль и Клементина спали в раздельных спальнях.
Особенно понравились Мэри те комнаты, которые отвели ей самой. «Мамочка выделила мне чудесную спальню, гостиную и очень просторный гардероб – прямо голливудский», – писала она [229] Там же, June 18, 1940.
.
Поскольку отец у нее был премьер-министр, теперь она оказалась в центре событий. Все это приятно волновало, все это было очень романтично. Судя по тону ее дневниковых записей этого времени, мысль о том, что люфтваффе вскоре выгонит ее из этих чудесных комнат и из самого Лондона, тогда ни разу не приходила ей в голову.
Исполняя обещание, данное французскому руководству, Черчилль 15 июня, в субботу, в предвечернее время продиктовал телеграмму президенту Рузвельту [230] В мемуарах самого Черчилля эта телеграмма датируется 14–15 июня. – Прим. ред .
. Никогда еще он не обращался к нему с такой страстной мольбой.
Сам процесс черчиллевской диктовки неизменно становился серьезным испытанием для терпения всех, кому случилось оказаться рядом. Обычно при этом находилась его основная персональная секретарша миссис Хилл, а также кто-то из личных секретарей, в данном случае Джон Колвилл. Позже Колвилл писал: «Когда ты смотрел, как он составляет какую-то телеграмму или служебную записку для диктовки, казалось, что ты присутствуешь при родах, – настолько напряженным было его выражение лица, настолько беспокойно он поворачивался с боку на бок [если лежал при этом в постели], настолько странные звуки он испускал вполголоса» [231] Colville, Fringes of Power , 1:337.
.
Особенно мучительным этот ритуал становился, когда приходилось составлять подобного рода деликатные телеграммы.
«Я понимаю все ваши трудности с американским общественным мнением и конгрессом, – диктовал Черчилль, – но события развиваются вниз по наклонной плоскости таким темпом, что они выйдут из-под контроля американского общественного мнения к моменту, когда оно наконец станет зрелым». Он отмечал, что Франция находится на пороге кризиса, угрожающего самому ее существованию, и что Америка – единственная сила, способная повлиять на ее будущее. «Декларация, в которой было бы сказано, что Соединенные Штаты в случае необходимости вступят в войну, могла бы спасти Францию, – произнес он. – В противном случае сопротивление Франции может через несколько дней прекратиться, и мы останемся одни».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу