Иван Новиков - Вера Хоружая

— Отчаянные… Революционерки. Коммунистки. Начальству в рот не смотрят.

— Вот бы затянуть и здесь «Интернационала…

— Ну затяни, живо в дефензиву угодишь.

— Не так черт страшен, как его малюют…

Молодой голос подхватил гимн рабочих, глухо доносившийся из-за тюремных решеток. Пела вся тюрьма, и как эхо песня зазвенела на воле… А начальник тюрьмы бегал из камеры в камеру…

Веру посадили в карцер. В соседний втолкнули Марусю. Весь подвал заполнен. Оттуда несутся возгласы: «Долой фашистский тюремный режим!» Вот и Верин голос: «Долой фашистскую диктатуру! Да здравствует Советский Союз!»

Пусть праздник проведен в стенах сумрачной камеры, пусть не было здесь ни шелестящих знамен, ни многотысячных колонн, — Вера торжествовала: прошел он с пением «Интернационала», и эхо мощного пролетарского гимна разнеслось по городку. В день праздника трепетал жестокий начальник тюрьмы.

Коммунисты всегда остаются коммунистами.

Из тюрьмы Вронки дошла весть: протестуя против нового тюремного режима, урезавшего и без того куцые права политических заключенных, все узники объявили голодовку.

На прогулке Вера предложила:

— Поддержим товарищей…

Согласились единодушно.

К похлебке в тот день никто не притронулся. Тогда администрация тюрьмы попыталась кормить силой. Узники подняли шум, били табуретками в дверь и стены, стучали ногами. Охрана бросалась из камеры в камеру.

Вера подбадривала товарищей, издевалась над бессилием тюремной администрации:

— И за что вас паны хлебом кормят! Таких неповоротливых холуев надо со службы гнать поганой метлой!

— От панских объедков отяжелели! — поддержала ее Софья Панкова, которую заключенные знали как «Антонину».

А когда надзиратели ушли, «Антонина» попросила:

— Вера, прочитай еще «Комсомолию».

Встав у стола так, чтобы видеть всех подруг, Вера читала взволнованно, вдохновенно:

— Удивительно, как хорошо написано! — восхищалась Вера вслух, закончив читать поэму и все еще находясь во власти ее образов и мыслей. — Какой молодчина Александр Безыменский, что написал такую вещь!

— А теперь что-нибудь белорусское! — предложила «Антонина». — Ты же знаешь так много стихов!

— Что ж, можно и белорусское.

В камере вспыхнул тусклый электрический свет. Начался один из тех вечеров, которые назывались литературными. Поправив повязку на глазу (у нее попеременно болел то один, то другой глаз), Вера читала:

— Это написал чудесный белорусский поэт Максим Богданович. А сейчас послушайте Светлова:

Кончив стихотворение, замолкла, а потом, присев на край нар, задумалась. Все молчали, отдавшись своим мыслям.

— Да, — тихо проговорила «Антонина». — В каждом братстве больших могил похоронена наша Жанна. Именно не французская Жанна д’Арк, а наша, современная белорусская Жанна. А сколько еще девушек отдадут свою жизнь революции…

— Это верно, — согласилась Вера. — Отдадут, ни на минуту не задумываясь. Зато с какой благодарностью вспомнят нас потомки — счастливцы, которые будут жить при коммунизме. А впрочем, я им не очень завидую. Что может быть сильнее радости битвы и победы над классовым врагом! Наши потомки такого не испытают и будут завидовать нам, поверьте мне.

Взволнованная, она схватилась за сердце. Оно все чаще и чаще давало о себе знать. Вера никому не признавалась, что с сердцем у нее неладно. Лишняя жалоба — испорченное настроение у товарищей. Хорошее настроение заключенных нельзя растранжиривать. Тем более, что врача все равно никто не пришлет и в больницу не положат.

Вот уже много месяцев лежит, не вставая, Екатерина Кнопова, старая польская революционерка, краковская работница. Четыре года она отсидела в тюрьме за участие в вооруженном Краковском восстании 1923 года. Вышла 'на свободу и снова включилась в профсоюзную работу. Фашисты схватили ее и бросили в заключение еще на четыре с половиной года. Здоровье пятидесятилетней женщины не выдержало строгого тюремного режима.