Иван Новиков - Вера Хоружая

Товарищи мои родные! Какое огромное счастье быть комсомольцем!..

В этот день вместо тюремной одиночной камеры ft буду видеть великую славную комсомолию, широкие улицы, до краев наполненные стальными шеренгами молодых демонстрантов, вместо тишины буду слышать громовые раскаты «Молодой гвардии», буду не одна, а среди тысяч, десятков тысяч, ничем не отделенная, не отгороженная, буду с вами, среди вас…

Всегда ваша, всегда комсомолка Вера Хоружая» [18] Вера Хоружая . Письма на волю, стр. 107–109. .

На следующей прогулке это письмо, аккуратно сложенное, Вера передала Кате.

— Прошу тебя, сделай все, чтобы оно дошло по назначению, — тихо сказала она. — Для меня это очень, очень важно.

— Сделаю, все сделаю, что только смогу, — заверила Катя. — Даже больше, чем смогу… Товарищи помогут.

Вернувшись в свою камеру, Катя осторожно оторвала нижнюю часть каблука туфли, вырезала там отверстие и, уложив в него Верино письмо, заколотила каблук. Через пять дней Катя Кныш уже шагала по Варшаве. А еще через десять дней письмо пришло по указанному Верой адресу. С волнением читали и перечитывали минские комсомольцы пламенные слова Веры Хоружей.

В начале ноября 1928 года в камеру вошла старшая надзирательница:

— Хоружая, собирайте свои вещи.

От неожиданности сердце заколотилось. «Куда? — мелькнул вопрос. — Неужели в другую тюрьму?»

Спрашивать в таких случаях не положено, да и бесполезно — все равно не ответят. Молча собрала свое немудреное хозяйство:

— Я готова.

Вышли из камеры. Направились не вниз, в канцелярию, а вдоль коридора, к общим камерам.

— Здесь будете находиться. Предупреждаю, при нарушении порядка снова верну в одиночку. Слышите?

Вера ничего не ответила.

Она жадно всматривалась в лица своих новых подруг по заключению. Четыре человека — и девушки, и уже немолодые женщины. Серые, болезненные лица. Значит, давно сидят. Как истосковалась она по живым людям! Привыкнув к массовкам, собраниям, к непрерывному вращению в людском потоке, а затем оторванная от всего мира камерой-одиночкой, сильнее всякого голода чувствовала она одиночество. Теперь-то уже можно будет отвести душу!

Правда, коллектив небольшой, но уже можно и поговорить, и песню тихонечко спеть, и радостями поделиться. Конечно, для свободного человека тюремные радости показались бы крохотными, но по закону диалектики все зависит от условий, места и времени.

Однажды, выглянув в окно, Вера увидела, как из канцелярии вышла девушка. Это была Маруся Давидович, Верина подруга. Они прошли одну школу жизни, школу ленинского комсомола. И вот судьба свела их снова. Быстрым взглядом Маруся пробежала по окнам.

В радостном волнении Вера замахала руками. Маруся тоже подняла руки, будто собираясь взлететь к решетчатому окну, в котором белели Верины кудри. Но надзирательница грубо прогнала ее в тюремный корпус.

С нетерпением ждала Вера следующей прогулки. Когда их выводили, открылась и соседняя камера. Из нее вышла Маруся. Вера бросилась к подруге на шею и поцеловала ее:

— Ты здорова? Чувствуешь себя хорошо?

В первое время радость комом душила горло. Потом посыпались вопросы. Бесчисленное множество вопросов. Хотелось сразу же узнать, все, все. И вдруг неожиданный окрик:

— В камеры!

Как быстро пролетело время прогулки! Казалось, только вышли и снова на целые сутки в сырую, темную камеру.

Когда смеркалось, Маруся услышала, как щелкнул замок, дверь открылась и в камеру впорхнула Вера.

— Как хорошо, что мы опять вместе!

— Как это тебе удалось?

— Упросила надзирательницу! Сегодня в коридоре дежурит пожилая и не очень злая женщина. Пустила к тебе на вечер. Я так просила ее. В нашем распоряжении целая вечность. Ну расскажи, что нового в Белостоке, в Вильно?

Не успела Маруся ответить, как Вера перебила ее новыми вопросами:

— Как живут Ажгирей, Александрович, Чарот?

Каждый из белорусских поэтов был ей близок и дорог. Их стихи освежали ей душу в тюрьме.

— Когда ты в последний раз читала «Правду»? Что там написано?

— А кто такой Валентин Тавлай? — поинтересовалась она западнобелорусским поэтом-подпольщиком. — Я слышала уже здесь, в тюрьме, его стихи. Как он пишет? Он на свободе еще, не арестован? Что нового написали Фадеев, Гладков? Какой последний советский фильм ты видела?

Маруся не успевала отвечать. Перед арестом она работала в Белостоке. Секретариат ЦК Компартии Западной Белоруссии вызвал ее в Варшаву. Когда на рассвете она вышла из вагона, сразу же возле Варшавского вокзала ее схватили агенты дефензивы и втолкнули в машину. Проезжая по улицам Варшавы, в решетчатое окно Маруся видела огромные афиши, извещавшие, что в кинотеатрах идет советский фильм, поставленный Пудовкиным, «Буря над Азией» («Потомок Чингис-хана»). Этот фильм она мечтала увидеть, приехав в Варшаву. И вот сорвалось. «Не могли арестовать хотя бы на несколько дней позже, — злилась она тогда. — Хоть бы фильм успела посмотреть». Ведь в Белостоке она, подпольщица, не могла ходить в кино. Об этом Маруся и рассказала Вере. А та заразительно хохотала.