Легко представить себе, какое действие должно было произвести на Павла это распространение «революционной заразы» по всей Европе. Примирительное настроение его политики по отношению к Франции казалось ему теперь несообразным. «Французы, — писал Павел 21 апреля 1798 г., — примиряясь с державами и областями, которых вдруг вовсе истребить или отвергнуть не были в состоянии, разрывают с ними дружбу, как скоро предвидят удобство успевать в своем плане, чтобы достигать всемирного владычества посредством заразы и утверждения правил безбожных и порядку гражданскому противных… Оставшиеся еще вне заразы государства ничем толь сильно не могут обуздать буйство сея нации, как тесною между собою связью и готовностью один другого охранять честь, целость и независимость». Император однако не желал еще вступать в войну с Францией, а предполагал, ограничиваясь оборонительными мерами, сохранить сколь возможно долее блага мира для своей империи: «употребление сильных средств к ускорению французов располагаем мы тогда, — писал государь, — когда буйство их простерлось бы на прямые против нас действия оружием или возмущением против нас наших подданных, или на овладение городами ганзеатическими и северною частью Германии, или же на новое разрушение мира с императором, либо с империею германскою, — который уже и так приобретен слишком дорогою ценою». Вместе с тем увеличилось и сочувствие императора Павла к жертвам французской революции, которые не находили уже себе убежища нигде в Европе после того, как Англия и Австрия вступили в переговоры с Францией: корпусу войск принца Конде, составленному из французских эмигрантов и бывшему на австрийской службе, было прямо объявлено венским кабинетом, что Австрия уже не может долее его содержать. Для принца Конде оставалась одна надежда на императора Павла Петровича, которого он некогда с таким радушием принимал во время его путешествия по Франции; к нему обратился он с просьбою принять его корпус в русскую службу. «По сродному нам великодушию», писал Павел своему послу в Вене, графу Разумовскому, «не могли мы не внять прошению принца о принятии войск под командою его состоящих, в нашу службу, и вследствие этого решились мы дать убежище сим людям, жертвовавшим собою верности к законному государю». В ноябре 1797 года, корпус эмигрантов, численностью до 7000 человек, расположен был на квартирах в волынской и подольской губерниях и получил содержание наравне с прочими русскими войсками. В то же время принц Конде, в сопровождении сына своего, герцога Бурбона, и внука, герцога Энгиенского, явился в Петербург благодарить государя за оказанные милости. Прием, оказанный ему императором, превзошел все ожидания принца: Павел тогда же ему пожаловал андреевский орден. Вслед затем Павел пригласил прибыть в Россию и гонимого отовсюду Людовика XVIII, предложив ему для жительства Митавский замок; на путевые издержки королю назначено было 60 000 р., а на ежегодное содержание 200 000 р. В феврале 1798 г. Людовик уже поселился в новом своем убежище. Благодаря государя за великодушие, Людовик просил его о новой милости. Венский двор насильно задерживал у себя из политических расчетов дочь несчастного казненного короля Людовика XVI, незадолго пред тем освобожденную из рук революционеров, и все просьбы дяди ее, Людовика XVIII, о препровождении ее в Митаву оставались безуспешны. Теперь Людовик просил императора Павла о содействии ему в этом деле. В ответ на эту просьбу он получил следующее письмо от императора Павла: «Государь брат мой! Королевская принцесса будет вам возвращена или я не буду Павел I», и графу Разумовскому повелено было потребовать от венского двора именем государя освобождения принцессы. Требование императора было исполнено, и принцесса, по прибытий своем в Митаву, вышла замуж за герцога ангулемского, бывшего ее женихом.
Для заключения оборонительного союза с Пруссией и Австрией Павел Петрович отправил в Берлин и Вену князя Репнина. Каждая из этих держав преследовала свои корыстные цели к Германии, и потому они соперничали друг с другом; мало того, Пруссия и Австрия уже доказали, что, ради соблюдения своих интересов в Германии, они готовы вступить в союз даже с предполагаемым общим своим врагом, Францией. Павел стремился для общей цели сблизить своих союзников и взял на себя посредничество между ними. «Мы ограничиваем наше желание, — говорил Павел в инструкции Репнину, — тем только, чтобы между разными заинтересованными дворами скорее всякие споры и недоразумения миролюбное восприяли окончание и через то каждое благоустроенное государство нашлось в состоянии, соединенно с прочими, оградить себя от распространения пагубных замыслов, к разрушению порядка и законной власти клонящихся. Оба сии государя не могут не требовать себе некоторого удовлетворения, но надобно, чтобы они друг к другу относительно были справедливы и менее завистливы, а притом, чтобы в столь неприятных обстоятельствах, где расторжение собственных их интересов влечет неминуемое предосуждение для третьего, желания их ограничивались крайнею умеренностью, отвращая колико возможно большие перемены и потрясения. Князю Репнину велено было наполнить и в Вене, и в Берлине, что государь «с крайним сожалением взирает на то, что оба сильнейшие германские государства ищут себе добычи в ущерб малосильным и невинным сочленам империи». В то же время Павел Петрович начал готовиться и к вооруженным действиям против Франции. Две эскадры балтийского флота отправлены были в Англию для соединения с английским флотом, а черноморскому флоту повелено было крейсировать в Черном море и быть готовым для содействия Турции, в случае покушения французов на ее владения, так как французы заняли Ионические острова.
Читать дальше