Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Другой, Андрей Федорович Арендт, был родной брат известному в Петербурге лейб-медику. Вот этот был настоящий русской человек, который долголетней практикой приобрел великое искусство. Его лечению обязан я скорым выздоровлением. Однако вместо двух дней, которые намерен был я провести в Крымской столице, я должен был пробыть в ней восемь и только 24 марта после обеда оставил ее.

У самого выезда в Карасубазар приготовлена была мне для ночевки теплая и чистенькая квартира. Поднявшись до света, 25 числа, я не проехал через этот хорошо населенный и издревле торговый городок, по причине великой в нём грязи; сам ямщик повез меня чрез сады, по наружной его стороне. Сквозь сумрак рождающегося дня, между церквей и мечетей, мог я однако разглядеть здание новой для меня формы: большой азиатский караван-сарай. Оставалось еще шестьдесят верст до Феодосии; я довольно скоро проехал их, ибо поспел еще туда до раннего обеда.

Я поспешил к градоначальнику, Андрею Васильевичу Богдановскому, предместнику моему в Керчи. Как в столь отдаленных местах мало церемонятся, то он оставил меня обедать, а я потом оставался у него до позднего вечера. Со мной была весьма любезна супруга его, Настасья Александровна, дочь главноначальствующего над Московским Воспитательным Домом, Александра Михайловича Лунина, чуть ли не фрейлина, Московская барышня, зрелая и и даже перезрелая, когда вышла замуж. Она мне рассказывала, как в Керчи умирала с тоски; и неудивительно: она без французского языка ступить не могла, а на нём не с кем ей было там разговаривать; она любила играть на фортепиано, а там некому было ее слушать; в Феодосии же нашлось несколько человек, которые умели ее понимать. Совсем противное являл муж её. Из обер-офицерских детей целый век прослужил он в армейских полках и следственно не получил никакого образования. Мужик он был честный; от природы с умом тупым, однако же не без сметливости и особенно не без расчетливости в денежных делах. С необычайною бережливостью, от скудного жалованья, откладывая копеечку на копеечку, нажил уже он небольшой капиталец, когда наследовал богатому Воронцову в начальствовании Нарвским пехотным полком, и при сдаче оного, показал себя чрезвычайно умеренным в требованиях, за что, говорят, был щедро им вознагражден. Проживая мало во Франции, когда получал там огромное содержание и присоединяя к тому жалованные аренды и земли, честным образом сделался он, наконец, почти богат. Мягкость характера и учтивые формы нескоро давали заменить в нём остатки солдатчины. Генеральское звание не совсем еще тогда потеряло свою цену, и в Москве не трудно было ему соединиться с пожилою девою, также с хорошим достатком. Он начинал жить спокойно, когда Воронцовым вновь увлечен был на службу, с пожертвованием, особенно для жены, всех светских удовольствий в жизни. К сожалению, он был в числе тех невежд, которые не постигают даже необходимости знания дел в гражданской службе.

И вот человек, который подобно мне избран был градосоздателем! Стало быть, и он казался способным к приведению в исполнение великих предначертаний Воронцова; стало быть, и он удостоен был высочайшего доверия. О какое разочарование! Сколько в один день сбыло у меня спеси и как умножилось отвращение мое от Керчи, от которой был уже я так близко. Более чем когда убедился я в том, что Воронцов находит ум и способности только в тех людях, кои ему угождают и которых почитает он себе преданными.

Непростительно бы было, посетив хотя на минуту некогда великолепную, богатую Кафу, умолчать о нынешнем её состоянии. Над морем, за горой она скрыта от глаз путешественников. В версте от неё находится почтовая станция, с которой надобно спуститься, чтобы въехать в город, так что проезжающие, переменяя на ней только лошадей, могут его и не увидеть. Проехав древнюю башню, местами поврежденную, но еще твердо стоящую, подле которой застава, въезжаешь в улицу не европейскую, и не азиатскую, а новорусскую, широкую, правильную, прямую с двух и трехэтажными домами, совершенно по образцу тех, кои находишь в наших великороссийских губернских городах. С левой её стороны сперва тянется на небольшом пространстве широкой с сухими деревьями бульвар, и о него как бы разбиваются морские волны. С правой идут параллельно еще две регулярные улицы только с низкими домами. Всё это вместе на конце упирается в высокую гору, которая становится поперек и с этой стороны никому не дает выезда. Вне города нет ни малейших следов прежде бывших строений; сим доказывается, что прежняя Каффа с своими двумястами тысяч жителей теснилась на том самом только месте, которое занимает нынешняя Феодосия. Вероятно генуэзцы, ее сооружавшие, брали в образец свой отческий город Геную, где, как говорят, улицы так тесны и где дома, возвышаясь один над другим, образуют террасы до самого верха гор. Так можно предполагать, ибо Феодосия лежит в одной лощине, покатости же гор совершенно пусты, а на вершине виднеются еще остатки каменных стен и башен, которые вероятно прежнему городу служили границей и защитой. Турки завоевали Кафу, нами после названную именем давно несуществующей Феодосии, и разорили ее. Потом большие её христианские храмы обратили в мечети, настроили множество бань, лавок, караван-сараев, и от сочетания двух разных архитектур среди разрушения она долго сохраняла вид весьма оригинальный. Когда же при Александре в 1805 году учрежден в ней портовый город, то первым градоначальником назначен был прежде бывший, если вспомнят, Киевский военный губернатор, просвещенный англичанин, генерал от инфантерии Феньш: так важны еще были места сии, пока не зависели от генерал-губернаторов. Он ничего лучше не придумал для пользы своего города, как выпросить у казны огромные суммы, раздать их заимообразно жителям и склонять их к строению домов. Всё старое принялся он разрушать, а каменья раздавать даром; такою дешевизною материалов феодосийцы еще более завлечены были к постройкам. Через несколько лет городу сему дана, наконец, та пошлая физиогномия, которую нашел я в нём.