Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Зачем было, казалось, оставаться мне в городе совсем не веселом, почти в глуши построенном? Мне так надоела дорога, что о продолжении её без ужаса не мог я думать; с часу на час, со дня на день откладывая свой выезд, прожил я более трех дней.

Сорок лет перед тем Великая Екатерина в месте почти необитаемом лично положила тут основание города, который Потемкин назвал её славою… Через четыре года он умер, и с его смертью прекратились усилия сделать его, если не великолепным, то значительным городом. После же смерти Екатерины всё устремилось к потушению её славы и к истреблению, если возможно, воспоминания об оной. Павел Первый, хотя и оставил в этом городе главное управление краем, в нём учрежденное, но велел ему именоваться Новороссийск. При Александре сперва Николаев, Херсон и, наконец, Одесса вдали от него нанесли ему смертельные удары: там поселились генерал-губернаторы. Тощее существование его продолжалось, и ни разу Император не удостоил его своим посещением; судьбе угодно было, чтобы по крайней мере бренные его остатки единый день в нём оставались.

Потемкин любил всё делать на слишком широкую руку; оттого затеи его иногда не имели успеха. По плану, им утвержденному, широкая площадь в виде улицы и под сим названием спускалась с высокой горы и в прямом направлении к низу тянулась через весь город; по бокам были всё низкие домики. Единственное каменное здание во всём Екатеринославе был острог, ни одной каменной церкви, все строения были деревянные. Они обходились дешевле, ибо строевой лес из Малороссии весьма удобно сплавлялся только до этого места (далее же встречались известные пороги). В прочих же частях каменистой Аравии, называемой Новая Россия, нигде деревянного более найти нельзя. Возили меня также смотреть достопримечательности города. На вершине горы под именем площади находится пространное, пустое поле; с трудом мог я разглядеть на нём нечто выходящее из земли: то были выведенные три или четыре сажени кирпичных стен собора, который величиною должен был равняться почти с церковью Св. Петра в Риме. В расстоянии четверти версты оттуда, по склонению горы к реке, находился Потемкинский дворец; он состоял из одной залы, которую легко можно было бы обратить в огромный манеж, да из двух комнат по бокам, из которых каждую можно было бы назвать пребольшой залой; мелких комнат было немного. Всё это было без полов, без окон, без дверей, и дождь капал сверху сквозь дырявую деревянную крышу. Зато сад при нём содержался в исправности и чистоте; он шел вниз вплоть до Днепра и на нём захватывал несколько островков, соединенных между собою полусгнившими мостиками [74].

Мне предстоял еще предлинный путь. Пониже порогов, Днепр круто поворачивает влево и огибает большое пространство земли. Вблизи левого берега его население гуще, и от того учрежден там почтовый тракт. Выехав из Екатеринослава, надобно сперва проехать неподалеку от знаменитого острова Хортицы, некогда Запорожской Сечи, или столицы, откуда казаки распространили свои завоевания на всю Украину. Участь сего места ныне гораздо скромнее: тут немецкая колония, кажется Нейенбург; sic transit gloria mundi. Далее местечко Канцерополь, где, если не ошибаюсь, надобно переправиться с правого на левый берег Днепра и потом кружиться вслед за ним. Добрый губернатор, войдя в мое положение, предложил мне средство, дабы в этом месте на две трети сократить мой путь. Прямо через степь верст на девяносто шла особая дорога, так сказать поперек дуги, как тетива в луке, и упиралась опять в Днепр. По ней гоняли волов и ездили одни только солевозы. На всём пространстве, на самой середине дороги, было одно только селение, и в нём только можно было переменить лошадей. Г. Свечин послал приказание мне заготовить их там.

Я на всё решился и выехал 13 марта после раннего обеда. С самого Петербурга ехал я почти впотьмах, закрывая со всех сторон коляску и сколь возможно оберегая глаза свои от ветра, солнца и стужи; тут предосторожности сии мне показались не нужны. День был пасмурный, но тихий и теплый, земля успела высохнуть, луг чудесно зеленелся, и мне сперва любо было ехать, хотя езда была не шибкая, ибо на одних лошадях должен был я сделать более сорока верст. Всё было пустынно; очень редко, и то издали высовывались из земли хутора, то есть небольшие землянки, около которых паслись немногие овцы. Стало смеркаться, я начал торопить ямщика и очутился в одиноком и большом селении Томаковке. По милости губернатора не одни лошади, но и квартира была мне там приготовлена, и я нашел ее совсем не так тесной и беспокойной как ожидал. Следующий день, 14 число, был светлее зато и свежее; луг казался еще красивее и, говорят, был усеян цветами, под именем полевых тюльпанов, но я их не видал по близорукости ли своей, или от того, что они, подобно фиалкам, прячутся под травой. Лошади, вероятно более привычные к длинным упряжкам, мчали меня живо и часу в одиннадцатом примчали в городок Никополь.