Петр Лебеденко - В излучине Дона

Тем же овражком, где повстречали Родина, мы с Маслаковым выходим в расположение 1-го батальона.

Вблизи небольшой рощицы бойцы роют могилу.

— Кого хороните? — спрашивает Маслаков.

— Разведчика, сержанта Веркеева. Да трех пехотинцев, — устало отвечает пожилой боец.

Сняв фуражки, мы молча стоим у края могилы, рядом с холмиком сухой выброшенной земли. Где-то в глубине сознания мелькает мысль, что и сам я не застрахован. Может, даже сегодня и вот тут, у самого Дона, лягу в такую же братскую могилу и такой же пожилой боец так же устало ответит на чей-нибудь возрос: «Комбрига хороним, да еще танкистов». Но я тут же гоню прочь дурную мысль.

Через сотню метров вступаем в густые заросли лебеды и репея. У основания длинного изогнутого гребня с пологим скатом стоят танки. Один — совсем почерневший и еще горящий. Снаружи пламени нет, но внутри машины яростно шипит, глухо доносится треск рвущихся боеприпасов. Между танками то и дело рвутся снаряды и мины. Слева горит рожь. Белесый дым стелется над хлебами. В дыму мелькают танкисты — тушат пожар.

Довголюк лежит на верхушке гребня, смотрит в бинокль. Завидев нас, поднимается.

— Лежи, лежи, — останавливаю его.

Но Довголюк все же встает на ноги, здоровой рукой поправляет складки гимнастерки, поворачивает фуражку козырьком вперед и спускается вниз. Тонкое, с рыжеватыми крапинками лицо его осунулось, щеки со следами пота запали еще глубже. Но взгляд внимательных глаз по-прежнему тверд, спокоен.

Присев на корточки, капитан чуть сипловатым голосом докладывает обстановку. Перед его батальоном у противника восемнадцать противотанковых пушек и до пятнадцати зарытых в землю танков. Несколько вражеских машин ведут огонь, как кочующие орудия, время от времени меняя позиции.

Батальон потерял более трети машин. Большинство подбито снарядами, бомбежка же особого вреда не причинила. Из танкистов убитых двое, раненых около десяти процентов, однако выбыла из строя половина командиров взводов.

— Плохо, — замечаю я. — Пополнить это звено куда сложнее, чем заменить командиров рот. В батальоне есть подходящие кандидатуры?

Капитан разводит руками:

— Храбрости хоть отбавляй, а опыта у людей нет.

— Опыт в бою придется приобретать. Выдвигайте лучших командирами взводов. Списки представьте мне.

Подходит ординарец Довголюка:

— Товарищ комбат! Пить хотите?

Довголюк строго замечает:

— Не видишь разве? Предложи сперва полковнику.

Ординарец смущенно протягивает мне котелок. Я отказываюсь. Вода чистая, холодная, но пить не хочется.

— А у меня все пересохло. — Запрокинув голову так, что острый кадык на добрый сантиметр выдался вперед и с каждым глотком ходит вверх-вниз, Довголюк жадно и надолго приникает жаркими, запекшимися губами к солдатскому котелку.

— Вкусная, бес ее дери, — кончив пить и блаженно улыбаясь, говорит капитан. Однако, узнав, что ему предстоит овладеть «Полевым станом», хмурится: — Зацепились фашисты крепко. А нам несподручно. Почва мягкая, как-никак — пахота. Да опять же подъемы. Так что насчет максимальной скорости не очень-то разбежишься. — Довголюк умолкает, на лбу его сбегаются складки. — Разве что часть танков прямо дорогой послать. Правда. дорога пристреляна, но зато там можно будет газануть.

С этим предложением я соглашаюсь.

— Только предупредите танкистов: главное — скорость. О тех, что по дороге пойдут, и говорить не приходится. Их, если замешкаются, пощелкают как орехи. И обязательно чтобы огонь вели на ходу. Непременно объясните, как действовать при налете авиации. Чтобы маневрировали больше и выдерживали скорость. Предупредите, чтобы на свои силы рассчитывали. С воздуха поддержки да и артиллерийской не будет. Пусть люди знают, что их ждет. Уверен, что они правильно все поймут.

— Будет исполнено, товарищ полковник. А за людей не волнуйтесь, сами рвутся в бой…

Когда мы спускаемся с высоты, Маслаков глубокомысленно замечает, имея в виду Довголюка:

— Правильный командир. Таких бойцы больно уважают.

На обратном пути попадаем под минометный налет. Приходится маневрировать почище чем на лыжном слаломе. В результате не замечаем, как сбиваемся с пути и попадаем на колхозный ток. Стог соломы, глиняная мазанка с открытой настежь дверью, каменный валек с выступом для молотьбы, веялка, а возле нее кучка зерна свежего намолота. Тут же мажара с пустыми мешками. На бортовой ее перекладине висит кумачовый женский платок, края которого под ветерком слегка шевелятся. Мне почему-то представилась загорелая, крепконогая, разомлевшая от жары молодуха — хозяйка яркого платка, и возникло такое впечатление, словно здесь совсем недавно кипела веселая, спорая работа и люди только что ушли на отдых в тенек. Сердце невольно защемило.