Иван Мялицын - Генерал Рубцов

По зигзагообразной широкой и длинной улице растянувшегося селения они пешком направились в расположение одной из рот батальона. Несмотря на позднее утро, было еще темно. Небо выглядело сумрачно-туманным. Обжигающий морозный воздух затруднял дыхание, по примятому затвердевшему снегу хрустко отдавались шаги. Высокие с двускатными пологими крышами и маленькими квадратными оконцами дома, далеко стоящие друг от друга; изгороди из коротких и длинных жердей, вперемешку поставленных наискось к земле, создавали особый, чужой колорит. Впереди группы шел в черном полушубке, в шлеме-буденовке комбриг Рубцов. Оглядев один из домов, из которого вертикально поднималась вверх струя дыма, он произнес:

— Зайдем-ка, Николай Иосифович.

Неподалеку два бойца с топорами проворно рубили толстые жерди на короткие поленья. Один из них, быстро собрав дрова в охапку, скользнул в дом.

— Предупредить решил, — проронил командир полка.

Поздоровавшись с часовым, вставшим по стойке «смирно», Рубцов поднялся по крутой лестнице, открыл обшитую кошмой дверь. В нос ударило характерным запахом переполненного людьми жилья: табачным дымом, потом, солдатскими портянками, варившейся едой.

— Встать! Смирно! Товарищ комбриг, второй взвод третьей роты первого батальона 151-го стрелкового полка на отдыхе. Прибыл вчера вечером. Отставших нет, все здоровы, — уверенным голосом доложил широкоплечий, небольшого роста младший командир с двумя треугольниками в малиновых петлицах. — Отдыхаем, да и к бою готовимся, товарищ комбриг, — добавил он, оглядывая бойцов.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался командир дивизии, — садитесь.

В доме стояли несколько скамеек из толстых досок, прибитых к чурбакам, около десятка разных по цвету и форме стульев и старых табуреток. «Вот они, кто будет штурмовать линию Маннергейма», — подумал Федор Дмитриевич. Крепкие здоровые ребята лет по двадцати пяти — двадцати восьми, призванные в армию через несколько лет работы «на гражданке» после действительной.

До прихода командиров одни красили белой краской каски, винтовки, другие чистили оружие. Сейчас все прекратили работу, ожидая, о чем же будут говорить пришедшие. Только двое бойцов, что стояли у топившейся печи, усердно ложками помешивали в котелках дымящееся варево. Сняв буденовку и ремень, расстегнув полушубок, комбриг присел на пододвинутую одним из бойцов табуретку и спросил:

— Каково настроение, самочувствие после стокилометрового перехода, товарищи?

Опытный командир, сам прошедший пешком тысячи километров военных дорог, Рубцов испытывал потребность знать настроение, думы солдат. Знать, верят ли они в себя, в силу своего оружия.

Красноармейцы с интересом рассматривали командира дивизии, ромбы в петлицах, на широкой груди — орден Красного Знамени и медаль «XX лет РККА». Все они впервые видели командира дивизии.

— Поход как поход, товарищ комбриг, — послышались ответы бойцов посмелее, — только дюже холодно, носы кой-кто поморозил, а так ничего…

— А говорят, дальше укрепления еще страшнее, пушками не разбить, танки не пройдут, как брать-то будем? — спросил вставший длинный, худой чернявый боец с недокрашенной винтовкой, которую он аккуратно держал за конец ствола, чтоб не испачкать руки белилами.

Федор Дмитриевич предугадывал, что именно прочность вражеских долговременных укреплений будет волновать людей, ведь о них они наверняка наслышаны. По своему опыту он знал, что «солдатский телеграф» действует, откликаясь на самое злободневное, что более всего волнует людей.

— Да, укрепления финская военщина создала серьезные, в несколько линий. Но вы видели же работу нашей артиллерии? Думаю, что и в полосе нашей дивизии она тоже потрудится хорошо. Нет таких крепостей, которых бы большевики не взяли. — Федор Дмитриевич на мгновение примолк, оглядывая присутствующих. — Вы, конечно, слышали о перекопских укреплениях. А мне пришлось их не просто видеть… Тоже страшили нас эти укрепления. По тому времени первоклассными они были, что линия Маннергейма сейчас. Хотите, расскажу?

— Расскажите, расскажите, товарищ комбриг, — послышались голоса.

Рубцов встал, снял полушубок. Находившийся рядом боец принял его и повесил на стенку возле двери. Комбриг поудобней уселся.

— Крымский перешеек протяженностью в одиннадцать километров еще во времена Крымского ханства был пересечен десятиметровым валом. Много сотен лет назад вручную был сооружен вал, — начал комбриг. Воцарилась тишина. Лишь потрескивала топящаяся печь, да слышалось бульканье и сопение варившейся в котелках каши. — Ширина вала, именуемого Турецким, у основания метров пятнадцать, вверху — три-четыре. Перед валом был ров глубиной метров до десяти. Так вот врангелевцы первую линию укреплений соорудили перед рвом: три ряда окопов с проволочными заграждениями, с ходами сообщения и блиндажами. Вторую линию — по самому Турецкому валу, устроив пулеметные гнезда с бронированными перекрытиями, способными защитить от огня тяжелой артиллерии. Перед валом и по его скату врангелевцы сделали две полосы проволочных заграждений, во рву еще полосу колючей проволоки. За Турецким валом поставили крепостные орудия, привезенные с севастопольских фортов. Вот так был укреплен вал. Южнее его шла вторая полоса укреплений — Юшуньские позиции. Правый фланг, упиравшийся в Перекопский залив, охранялся боевыми судами. Слева подходил Сиваш, Гнилое море, как его называют. Вот попробуй-ка возьми эти укрепления, тем более в ту пору, когда у нас, по существу, и артиллерии-то почти не было. И что же? Взяли!