Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

После смерти Байрона Тереза вначале вернулась к потухшему было очагу, но быстро добилась развода и пенсиона, так как старый граф был «эксцентричным» и беспутным. Став свободной, она посвятила себя служению культу Байрона. Эта любовь оставила неизгладимый след в её жизни. Английские туристы, приезжая в Рим, выказывали желание видеть ее; последняя любовница лорда Байрона интересовала их больше, чем бани Каракаллы. В 1825 году у неё был роман с молодым англичанином, который говорил тихим голосом и немного хромал. Его звали Генри Эдвард Фокс. Он понравился ей, потому что напоминал Байрона. Вначале все складывалось не слишком хорошо для нее: «Бедный лорд Байрон! — говорил он. — Я не удивляюсь, что он отправился в Грецию!» Однако позже он оценил её искреннюю и благородную натуру. И так бывало со всеми.

Шатобриан видел её мельком: «Белесые волосы, слишком расплывчатая для её роста фигура и неэлегантная красота; я принял эту женщину за толстую иностранку из Вестфалии…» Ламартин совершал с нею долгие прогулки в садах Дориа; ему она рассказала свою жизнь. И — как следствие — он посвятил ей вымаранное потом стихотворение, написанное в духе Санта-Чары. То самое, с которым она приехала покорять Англию в 1832 году. Джон Меррей и леди Блессингтон в память о Байроне приняли в ней участие. Она нанесла визит Августе Ли, у которой провела три часа в Сент-Джеймс Пэлес, «говоря только о нем». Мы не знаем, что могли сказать друг другу о Дон Жуане две одинокие женщины, которые его любили, но обе после встречи провозгласили, что остались «очень довольны беседой». Леди Блессингтон, которая тогда собиралась опубликовать свои «Разговоры с лордом Байроном», попыталась добиться от графини Гвиччиоли, чтобы она предоставила для книги свою неизданную переписку. Разве не пора было Терезе позаботиться о своей славе, продемонстрировав прочность его к ней привязанности? Но Тереза об этом и не помышляла. Она совершила паломничество в Ньюстед и увезла с собою веточку с дерева, на стволе которого Байрон и Августа вырезали свои имена.

В 1847 году, после семи лет вдовства, Тереза согласилась стать женой пэра Франции, маркиза де Буасси, богатого, эксцентричного, очень похожего на графа Гвиччиоли, но более приятного и менее рискового, чем последний. На протяжении нескольких лет маркиз следовал за Терезой, как верный пес. Он, должно быть, любил литературу, так как гордился своей «связью» с великим поэтом. Когда герцог Паскьер, старейшина палаты пэров, спросил после некоторого колебания, не является ли его невеста родственницей графини Гвиччиоли, имя которой связано с именем лорда Байрона, Буасси ответил с сияющей улыбкой: «А как же? Это она и есть!» Они обвенчались в часовне Люксембургского сада и образовали счастливое семейство. Над камином у неё висел портрет Байрона, возле которого она останавливалась, вздыхая: «Как он был прекрасен! Боже, как он был прекрасен!» Она верила в спиритизм и часто связывалась с духом Байрона. Когда в 1866 году Буасси умер, она стала вызывать одновременно дух и мужа и любовника: «Они вместе, — говорила она, — и они лучшие друзья».

Она намеревалась уничтожить те письма Байрона, которые опровергают неправдоподобную легенду о платонической любви, в правдивости которой ей хотелось убедить окружающих. Но преданность памяти поэта не позволила ей так поступить. Она согласилась опубликовать всю переписку — через пятьдесят лет после своей смерти, — «чтобы показать благородство и доброту сердца лорда Байрона». Это ли не преданность? — спрашивает Айрис Ориго.

Действительно, преданность. С самой первой встречи, невзирая на несчастья, которые он принес ей и её родным, Тереза Гвиччиоли всю свою жизнь оставалась признательной и восторженной его поклонницей. Когда ей было семьдесят, старый маркиз Фламаран сказал в Париже своему знакомцу англичанину, что «мадам де Буасси остается такой, какой была всегда».

— Какой же? — спросил англичанин.

— Притягательной, — ответил маркиз. — Притягательной и преданной.

Поэзия Байрона была поэзией беспокойной эпохи. Французская революция породила великие чаяния, которых не оправдала. Наполеоновские войны стали причиной героических и бесплодных деяний. Миллионы людей на своем опыте познали, как Байрон, несправедливость и безумие мира. Для них, как и для него, его творчество — это «вулкан, извержению которого помешало землетрясение».

После 1830 года жизнь в Европе изменилась. Средний класс повсюду приходил к власти; наука поставила на службу человеку силы, пределов которым еще не знали. Эпоха буржуазных надежд. Рок отступал. Поэма о Дон Жуане шокировала одновременно и благочестивых аристократов, и торжествующих лавочников. Сюжеты эпохи королевы Виктории, которые составили было целую империю в литературе, появлялись, не считаясь с тем, что и империи приходят и уходят, как морской прибой. Карлейль, который любил Байрона, отказывался от него. Вулкан? Да, думал он, Байрон обладал бесполезной и опасной силой вулкана. «И теперь, — писал Карлейль, — мы с грустью смотрим на осыпанное пеплом жерло, которое когда-нибудь будет скрыто снегами».