Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

На место Друри было несколько кандидатов, в том числе его брат, Марк Друри; самым опасным его конкурентом был преподобный Джордж Бутлер, молодой человек, крупный математик. Школьники не знали, конечно, действительной ценности ни того, ни другого, но для них достаточно было имени, чтобы сделаться ярыми сторонниками кандидатуры Друри. Они организовали партию Друри, во главе которой стоял Том Уильдмэн, друг Байрона. Один из учеников сказал Уильдмэну: «Я уверен, что Байрон не пойдет с нами, потому что он не захочет быть под началом, предложите ему быть главарем, и он будет наш». Уильдмэн принял совет, и Байрон стал во главе бунтовщиков.

Ректор Харроу назначался советом попечителей. Друри и Бутлер получили равное количество голосов. В таких случаях, согласно хартии колледжа, окончательное решение принимал архиепископ Кентерберийский. Волнения в Харроу усилились. Однажды утром школьники с великим негодованием узнали, что архиепископ утвердил доктора Бутлера. Вручение прав новому ректору ознаменовало начало мятежа. Байрон и Уильдмэн были вдохновителями восстания. Они носили заряженные пистолеты в кармане. Обсуждался вопрос, не убить ли доктора Бутлера. Самые решительные предлагали насыпать пушечного пороха по дороге в старшее отделение и взорвать доктора. Но один из мальчиков, Джемс Ричардсон, упросил товарищей не делать этого, чтобы не разрушать стен, на которых вырезаны имена их предков.

Байрон в приступе неописуемой гордоновской ярости, не помня себя, выломал решетку перед окнами ректорского дома. Бутлер проявил большой здравый смысл. Он пытался воздействовать мягкостью и добродушием на своих юных врагов, но безуспешно. Байрон написал на него сатиру, где называл его «Помпозус», и объявил лозунг «Свобода или Восстание!». Доктор Друри, услышав об этом конфликте, решил приехать в Харроу, чтобы прекратить раздор. Школьники встретили его у подножия холма, выпрягли лошадей из его кареты и с триумфом подвезли его к дому. Больше он уже не решался приезжать.

Последний триместр прошел для Байрона в этой борьбе. Он занимался мало. Его считали способным, но ленивым. Все же он довольно хорошо изучил латинский язык и немного греческий. В 1805 году дважды выступал публично с английской декламацией и особенно отличился в «Короле Лире». Он просил Августу приехать послушать его: «Я вас прошу, сударыня, явиться в самой элегантной карете его светлости, так как по этикету Харроу к нам в высокоторжественные дни открыт доступ только роскошным экипажам». За этим юмористическим тоном в действительности скрывалось желание блеснуть перед товарищами изяществом своей сестры. Он вполне мог гордиться в этот день и ею, и самим собой; имел большой успех и решил, что он второй Гаррик. Он гораздо больше гордился своими актерским и ораторским талантами, чем бесчисленными стихами, написанными за эти три года. «У меня гораздо больше проявлялись ораторские и военные способности, чем поэтические, и доктор Друри, мой большой покровитель, думал, что из меня выйдет оратор». В декламации ему особенно удавались монологи, в которых изображались бурные переживания и страсти. Помимо всего этого, он считался одним из лучших пловцов в школе и, что весьма замечательно для хромого, настолько хорошо играл в крикет, что в 1805 году участвовал с командой в состязании Харроу — Итон. Это было последним событием в его школьной жизни.

Что приобрел он в Харроу? Чувство товарищества, некоторое знание поэтов? Начал ли он постигать сложную загадку жизни? Нет. На свое несчастье, он убедился только в том, что другие люди не испытывают такой потребности, как он, в абсолютных чувствах. Все, кого он встречал, мужчины и женщины, подростки и молодые девушки, — все осторожно играли с любовью, с истиной, с Богом. Может ли он стать таким, как они? Он не хотел этого. Но что же в мире уготовано Джорджу Гордону лорду Байрону? В один из последних дней пребывания в Харроу он написал на первой странице своих Scriptores graeci: «Джордж Гордон Байрон. Среда, 26 июня, anno domini 1805. Три часа сорок пять минут пополудни. Кальверт дежурный, слева от меня Том Уильдмэн, справа Лонг. Харроу-на-Холме».

О чем мог мечтать Байрон, сидя за своей дубовой партой в тот памятный день 26 июня 1805 года? Об этой ли школе, с которой он вот-вот расстанется? О Кембридже, куда намеревался послать его лорд Карлейль? Ему было грустно думать о том, что скоро все изменится. Несмотря на Помпозуса и на несколько мальчишеских ссор, он чувствовал себя здесь счастливее, чем где бы то ни было. В этом маленьком, закрытом кругу он властвовал, как юный принц. Этот Уильдмэн слева и Лонг справа — его друзья, и верные друзья. Молодые веселые голоса на дворе, дружеские улыбки, когда он проходит, оживленные группы школьников; в любую минуту он может присоединиться к ним; как не похож этот Священный Холм на беспокойный и враждебный мир, что лежит за ним! Что может его ждать там? Мэри Чаворт? Женщины? Не похожи ли они вес на нес? Мать? Фурия. Родной дом? Настоящий ад. Карлейль? А хочет он его видеть, этот элегантный опекун?