Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

3. Невероятная покупательная сила его английских доходов на венецианском рынке греха. Ему хватило бы на жизнь его поэм, оплачивавшихся по 1000 гиней за песнь, но у него были, кроме того, пятьсот фунтов годового дохода от Аннабеллы, и Ньюстед был только что продан за громадную сумму в 94 500 фунтов его старому товарищу по Харроу, майору Уильдмэну («справа от меня Лонг, слева Том Уильдмэн»). У достопочтенного Дуга (его банкир и друг Дуглас Киннер) Байрон был кредитоспособным вкладчиком.

Курьезная черта, унаследованная от Китти Гордон, появлялась в нем, как только у него заводились деньги. Он становился скуп, без низости, оставаясь в то же время щедрым; это была скупость совершенно в манере его матери. Она была способна отдать своему мужу, а затем своему сыну почти все, что у неё было, но в то же время могла жалеть истратить несколько фунтов. В этом Байрон был похож на нее. Он всегда любил, быть может, по наследству, соблюдать известный аскетизм в еде. Ему доставляло удовольствие знать, что еда обходится в несколько экю, сократить расходы по дому и тщательно проверять счета Флетчера. Экономя таким образом, он набивал копилку и любил смотреть, как там собирались золотые цехины.

В любви он не торговался. Ему были теперь известны ресурсы Венеции. Он почти покинул литературный салон графини Альбицци. Бывал у графини Бенцони, где собиралось более свободное общество, но главным образом разыскивал женщин из народа. «Женщины здесь великолепно воспитаны. Я люблю их диалект и манеры. Они трогательно наивны, а романтичность самого города делает их чрезвычайно привлекательными; хорошая кровь, впрочем, не всегда теперь у дам из аристократии, её надо искать под фацциоли, т. е. под платочками». Он любовался этими крепкими женщинами, «которые годятся рожать гладиаторов». Он встречал их в большом количестве и водил в таинственное казино, потому что эти встречи надо было скрывать от Маргариты Коньи, которая, вероятно, обезобразила бы соперниц. Венецианцы рассказывали, что в этом казино он содержал до девяти муз, но это, конечно, была легенда. Так, во время изгнания Данте в Равенне прохожие на улице показывали друг другу его бороду, опаленную огнем преисподней.

В апреле 1818 года он узнал о смерти леди Мельбурн: «Прошло уже время, когда я мог оплакивать мертвых, — тем не менее я почувствовал смерть леди Мельбурн, самой лучшей, самой приятной и самой умной из женщин, которых когда-либо знал, — и молодых и старых. Но я пресытился ужасами, и события такого рода оставляют у меня лишь некоторый род оцепенения, худшего, пожалуй, чем боль… Еще одной связью меньше между мной и Англией».

Другая смерть, которая очень поразила его и подтвердила его веру в предопределение, была смерть сэра Самуэля Ромильи, юридического советника леди Байрон, одного из инициаторов развода. Байрон предал Немезиде, богине мщения, всех тех, кто в этой истории действовал против него. Он написал леди Байрон:

«Сэр Ромильи перерезал себе горло, потеряв свою жену… А три года назад он выступал адвокатом того, что лишило меня моей жены… Этому человеку и в голову не приходило, когда он на законном основании раздирал мое сердце, что не пройдет и тридцати шести месяцев, как семейное несчастье отправит его в землю… Недаром в полночь в Риме призывал я Немезиду, сидя на самой ужасающей из развалин».

Немезида поразила только сэра Самуэля. Леди Байрон совершала грустные паломничества.

Дневник леди Байрон: «Я только что из Ньюстеда, только что вошла в дом… Я видела старые знамена, которые он имел привычку развешивать на стенах замка в день своих именин. Комнаты ничуть не изменились. Он мог бы вернуться туда. Они не казались покинутыми. Женщина, которая у него служила, жалела, что имение продано: «Он должен был жить здесь после женитьбы, но его жена ни разу не приезжала, и вряд ли бедняжке придется побывать здесь». Парапеты и ступени, на которых он сидел… Тропинки, по которым он гулял… Его комната, из которой я не могла уйти, в которую невольно возвращалась…»

Из Англии приходили еще время от времени письма Шелли. Ребенок, которого носила Клэр, покидая Байрона на Диодати, родился 12 января 1817 года. Мэри сообщила об этом отцу вместе с известием о своем собственном замужестве, а Шелли спустя некоторое время написал, что в ожидании решения Байрона относительно имени Мэри и Клэр звали девочку Альба. «Она очень красива, — говорил Шелли, — и хотя у неё скорее хрупкое сложение, она прекрасного здоровья. Глаза у неё такие умные, каких я никогда не видел у такого маленького ребенка. Волосы темные, глаза темносиние, ротик очаровательной формы». Шелли привык нести бремя расплаты за безумство тех, кого он любил; однако через несколько месяцев он выразил желание, чтобы лорд Байрон, как обещал, позаботился о своей дочке.