Эрих Фромм - Мой пациент – Гитлер. Психоанализ фюрера

Вскоре прибыла процессия – большой черный автомобиль «Мерседес», шестиколесный мотор, по бокам стояли мотоциклы. Хрупкий мальчик, которого я так часто лечил и которого не видел тридцать лет, стоял в машине. Я оказал ему только доброту; что ему теперь делать с людьми, которых я любил? Я посмотрел поверх голов толпы на Адольфа Гитлера.

Это был момент напряженного возбуждения. В течение многих лет Гитлеру отказывали в праве посетить страну, в которой он родился. Теперь эта страна принадлежала ему. Восторг, который он чувствовал, был написан на его лице. Он улыбался, махал рукой, отдавал нацистское приветствие людям, заполнившим улицу. Затем на мгновение он взглянул на мое окно. Я сомневаюсь, что он видел меня, но у него, должно быть, была минута размышлений. Здесь был дом Эдельджуда, который диагностировал смертельный рак своей матери; здесь была приемная человека, лечившего его сестер; вот то место, куда он ходил мальчиком лечить свои легкие недуги.

Это был короткий момент. Затем процессия исчезла. Он медленно двинулся на городскую площадь – некогда площадь Франца-Иосифа, которая вскоре будет переименована в площадь Адольфа Гитлера. Он говорил с балкона ратуши. Я слушал радио.

Исторические слова: Германия и Австрия теперь были одним целым.

Гитлер обосновался в отеле Weinzinger, в частности просил квартиру с видом на гору Поэстлинг. Эта сцена была видна из окон скромной квартирки, где он провел свое детство.

На следующий день он позвонил нескольким старым знакомым: Оберхаммеру, местному партийному функционеру; Кубичек [Кубичек], музыкант; Лидель, часовщик; Доктор Хьюмер, его бывший учитель истории. Было понятно, что он не мог пригласить меня, еврея, на такую встречу; все же он справился обо мне. Некоторое время я думал попросить об аудиенции, но потом решил, что это будет неразумно.

Гитлер прибыл в субботу вечером. В воскресенье он посетил могилу своей матери и оглядел местных нацистов, марширующих перед ним. Не облаченные в форму, они носили трусики, лыжные штаны или кожаные шорты. В понедельник Гитлер отбыл в Вену.

Вскоре мы пришли к острому осознанию того, какими должны быть другие вещи. В Линце было 700 евреев. Магазины, дома и офисы всех этих людей были отмечены знаменами из желтой бумаги, которые теперь видны по всей Германии, JUDE – еврей.

Первое предложение о том, чтобы мне оказали особые услуги, поступило однажды, когда позвонило из местного гестапо. Я должен был убрать желтые знаки со своего офиса и дома. Затем произошло второе: мой домовладелец, ариец, пошел в штаб-квартиру гестапо, чтобы спросить, можно ли мне остаться в моей квартире. «Мы бы не посмели коснуться этого вопроса», – сказали ему. «Этим займется Берлин». Гитлер, видимо, вспомнил. Затем случилось то, что заставило меня усомниться.

Без всякой причины посадили в тюрьму моего зятя, молодого врача. Никому не разрешалось видеться с ним, и мы не получали о нем никаких известий. Моя дочь пошла в гестапо. «Хотел бы Вождь узнать, что зять его старого врача был отправлен в тюрьму?» она спросила. С ней обращались грубо и резко за ее безрассудство. Разве вывески с отцовского дома не убрали? Этого было мало? И все же ее визит, должно быть, произвел какой-то эффект. Через три недели ее мужа отпустили.

Моя практика, которая, как мне кажется, была одной из крупнейших в Линце, начала сокращаться еще за год до прихода Гитлера. В этом я мог видеть предзнаменование грядущих событий. Верные пациенты старшего возраста были довольно откровенны в своих объяснениях. Ненависть, которую проповедовали нацисты, охватила молодежь. Они больше не будут опекать еврея.

По указу моя активная практика была ограничена пациентами-евреями. Это был еще один способ сказать, что я должен вообще прекратить работу. Разрабатывались планы избавления города от всех евреев. 10 ноября 1938 года было вынесено постановление, согласно которому все евреи должны были покинуть Линц в течение 48 часов. Им предстояло отправиться в Вену. Можно представить себе потрясение, вызванное этим указом. Люди, всю жизнь прожившие в Линце, должны были продать свою собственность, упаковать вещи и уехать в течение двух дней.

Я позвонил в гестапо. Я должен был уйти? Мне сообщили, что в моем случае сделано исключение. Я мог остаться. Моя дочь и ее муж? Поскольку они уже заявили о своем намерении эмигрировать в Америку, они также могут остаться. Но им придется покинуть свой дом. Если бы в моей квартире была комната, им разрешили бы туда переехать.