Михаил Танич - Нетелефонный разговор

А зато дальше умываемся и чистим зубы уже в Азии, в Красноводске, на вокзале, соленой морской водой из-под крана – небывальщина, Красно-безводск! Потом поезд раскаляется в пустыне Каракум до сорока пяти по Цельсию по дороге в Ашхабад. И никаких тебе фотогеничных басмачей по дороге, одни пограничники. И – Ашхабад, с его арыками, папахами и какой-то по-райски красивой и прохладной, оккупированной партийными бонзами Фирюзой.

И снова стишки в молодежной газете, а далее – Ташкент с хлопковыми горами, после землетрясения, и Алма-Ата со следами недавнего селевого потока, все сокрушившего на своем спуске от катка Медео. Впечатления, впечатления, молодость! Хорошо еще, что многое улетучилось из памяти, а то не было бы конца у этой книжки.

В Ташкенте, проездом, на вокзале, вспомнил я, что здесь живет сосланный или сам себя сославший во искупление грехов любимый мой с войны поэт Константин Симонов. Вот познакомиться бы! Набираю просто так, безумный, ноль девять и спрашиваю у сонной телефонистки (время – четвертый час утра) телефон Симонова, Константина Михайловича.

– Один какой-то Симонов у нас есть, без инициалов.

– Давайте! – сказал я в надежде узнать у абонента телефон моего кумира, автора стихотворения «Жди меня». И набрал номер, как в рулетку. Трубка на том конце недовольно сказала: «Да!»

– Я тот самый Симонов, но какого черта вы звоните в такое странное время?

– Видите ли, мы здесь проездом и просто ну не можем не повидать вас! Наш поезд отходит в десять утра.

– Ладно, – сжалилась трубка. – Валяйте приходите в девять. Полиграфическая, сто тринадцать.

Господи, каким образом запомнился мне навсегда этот совершенно никчемушный адрес? И до утра мы брились и чистили перышки в вокзальном туалете – я в волнении от предстоящей встречи, а друзья мои как бы не возражая – им Константин Симонов был менее интересен. Вода на этот раз была сухопутная, пресная, настоящая.

«113» оказался коттеджем, разделенным на две двухуровневые квартиры. Веранда симоновской половины была уставлена цветами, в корзинах и россыпью, не иначе после какого-то торжественного дня в семье. Я рассказал поэту, как променял на его сборник сорок пятого года с портретиком подполковника Симонова толстенный том запрещенного тогда Аркадия Аверченко – его раздобыла и сберегла для меня мама в немецкой оккупации.

– Придется ради вас вернуться к стихам. Я ведь давно и насовсем ушел в прозу.

Потом друзья мои спросили неуклюже его мнение о книжке Кочетова, в которой Симонов выведен непристойно.

– Я Кочетова не читаю.

Не вспомню даже, угостил ли он нас чаем. Скорей всего, нет, но не может же это быть правдой!..

А когда я вернулся домой с гостинцами и остатком неистраченных заработков, опоздав на несколько дней к обещанному празднику – Дню Победы, моя распрекрасная жена Лидочка третий день голодала: никаких припасов в нашем доме не водилось, а те, что были, скончались в праздник. Голодала и записывала в дневник свои головокружения. Денег не было даже на хлеб! А одолжить сотню на пару дней у соседей – такое ей и в голову прийти не могло, легче умереть с голоду. Такой уж человек моя Зоя Космодемьянская, гордая до погибели!

Прости меня, любимая, за все-все-все неприятности, которые я причинил тебе! Я здесь прошу прощения и у Господа. Всей любовью к тебе, единственной, может быть, я искупил мои мелкие прегрешения.

Кончается двадцатый век, да что там – мы уже живем в двадцать первом! Ведь когда мальчику исполняется десять лет, ему уже в день рождения десять лет, а не девять. И христианскому человечеству уже две тысячи лет, ровно двадцать веков!

Горит Останкинская башня, передавшая миру столько вранья и трагических сообщений! Гибель двух атомных субмарин с экипажами. Череда смертей (одна за другой) кремлевских старцев, хозяев горящего останкинского эфира. Расстрел Белого Дома на глазах у любопытной толпы, просто Древний Рим какой-то! Чернобыль, траур всей Европы, один стоящий всех перечисленных печалей. Заказные убийства и фотороботы исполнителей, которые – все знают – никогда не будут пойманы. Чеченские (зачем?) похоронки, взрывы домов в Москве и Волгодонске. Разметанные фрагменты человеческих тел на Котляковском кладбище. Совсем недавняя диверсия в подземном переходе на Пушкинской площади… Хватит!

А из веселых новостей «раньшего» и вовсе карикатурного времени знаменитый бессонный комбайн, день и ночь молотивший по телевидению тучные сверхплановые колхозные нивы. А хлебушек-то все годы прикупали на Западе!