Михаил Танич - Нетелефонный разговор

С тех пор стали приходить ко мне десятками письма-открыточки из разных мест. Главным образом поздравления с Днем Победы и другими праздниками. И почти каждое послание кончалось словами: «…И мирного неба над головой». Жена принесет почту из ящика и скажет: «А вот эти три письма «мирного неба над головой»«. Ей-то чудно это прилипчивое мышление, как под копирку.

А мне – воспоминания, и я не замечаю стандарта, живы, и слава Богу! Миша же Шейкин, любитель писать подробные письма, пишет мне и до сих пор регулярно, с перерывами на свои инфаркты, с подробными советами, как их надо преодолевать волей и силой духа. Как он увеличивает количество и расстояния своих проходок и пробежек. А потом – негодование на украинские власти, так жестко отделившие Украину от России: Миша живет в Чернигове. Когда-то, в войну, наша бригада формировалась неподалеку, в Черкассах. Вот так и стал моим однополчанином этот восемнадцатилетний паренек с шоферских скоростных курсов.

Но главное в Мишиных письмах – информация об ушедших друзьях. Похоронки. Нас все меньше и меньше остается на земле. Жалковато было смотреть на нас, одетых в одинаковые выданные штатские костюмы на параде в честь 55-летия Победы. Вот идем в беретах, вот – в кепочках, а когда пошли мы в шляпах, жена моя сказала: «Шпионы!» Смешно. И грустно.

Не имею права цитировать чужие письма, но не сочинять же мне за Мишу Шейкина. Его заветная мечта – попасть в передачу «Поле чудес» и рассказать по телику о Мишке Таниче – солдате и футболисте, как он его помнит, с большими преувеличениями.

Я думал всегда, получая эти письма: где мы разошлись в оценке событий и в самой стилистике («мирного неба») – ведь мы же стояли под одной пулей и миной рядом? Когда я начал думать по-иному? Ах, наверное, это было еще до того, как мы встретились на ратном поле, – слишком много поводов дала мне жизнь для сомнений и инакомыслия!

С год назад Миша снова сообщил: нас осталось всего пятеро, и перечислил. Давно уже нет писем от Миши Шейкина, вот и с 55-м Днем не поздравил впервые. (Оказывается, поздравил, слава Богу, – я был в больнице.) И это число – пятеро – имеет горькую тенденцию сокращаться. Может быть, оно уже не есть правда. Живите подольше, пятеро, не сдавайтесь!

Пиши мне, дорогой Миша! Мы еще побываем на «Поле чудес». И какое значение могут иметь наши несовпадающие оценки и тем более слова!

Пиши – мы еще живы.

Бессонница! Вот уж часы заполночь пробили два раза, потом три. Взял себя за волосы, как Мюнхгаузен, и усадил за письменный стол. Впервые в жизни пишу ночью.

На днях сгорел офис моего знакомого, Сережи Михайлова, в Доме туриста на Ленинском. Дотла сгорел вместе с электронной серьезной начинкой. Причина пожара – короткое замыкание. Короткое замыкание по-российски: точно в назначенное время. Ровно через двадцать минут после ухода последнего сотрудника, в девять часов вечера. Поджигателя, разумеется, не найдут или, в крайнем случае, дело развалится в суде. Нет Закона в нашем молодом государстве, нам и всего-то тысяча лет!

Сейчас горит в Москве Останкинская телевизионная башня, символ уходящего века в безбожной стране, слишком поздно спохватившейся о Боге.

А может, причина бессонницы – злосчастная рюмка водки в компании друзей, да под селедочку с картошечкой. Как тут удержаться? Слышите – под селедочку, а не под селедку! Слыхал где-то, что рюмка водки настолько полезна, насколько вредна сигарета. Себе в оправдание вспомнил.

Не спится. Возвращаюсь к своему двадцатому веку. Вот он снова навалился на меня всей несносной тяжестью, прогибает! Научившись ходить на исходе первой его четверти, я так и прошагал, прополз, промелькал по просторам остальных его трех четвертей. И вот он кончается. Он уже многажды кончался для меня. Кончается и сегодня. Горит Останкинская башня. Грустно, тревожно, символически.

Что-то вспомнилось, больше позабылось. Вот мы подались в длинное путешествие по экзотической Средней Азии. Три молодых сталинградских поэта: Федор Сухов, Валентин Леднев (оба уже члены Союза писателей) и литературный неофит, лирический герой этой книжки. За впечатлениями, без гроша в кармане, наудалую. Напечатаем в Баку по парочке стихотворений, выпросим гонорар сразу – и за море, в Красноводск!

На первом пароходике, открывающем навигацию, по Каспию в нефтяных разводах, с билетами без места. Один из нас, не я, прикорнул среди ночи на чем-то мягком, оказавшемся поутру шваброй, которой команда драит палубу. Хорошая подушечка! Не беда.