Сергей Куклев: В голове моей опилки...

Возможно, это и неправильно, но мне кажется, что название этой книги нужно объяснить. Когда-то Дейл Карнеги (да-да, это тот самый парень, который лучше вас знает, какие вам нужны друзья) написал: «Кто из вас в своей жизни хоть раз пилил опилки? Конечно, никто не может пилить опилки. Они уже напилены. То же самое с прошлым. Когда вы начинаете беспокоиться о вещах, которые уже прошли, вы занимаетесь тем, что пилите опилки».

И вот тут происходит логический парадокс. С одной стороны, старина Дейл, конечно, не может ошибаться при таких-то тиражах. С другой – мне почему-то кажется, что любой человек очень любит свое прошлое, потому что оно только его. В этой интимной комнатке, где горит оранжевый торшер, на диване лежит теплый плед, а в стакане налит портвейн, человеку хорошо. Даже если вокруг дивана стоят неясные тени прошлого, а в платяном шкафу скелеты играют в покер.

Прошлое прекрасно своей неповторимостью, оно и делает нас уникальными. И в этом смысле я не исключение. Думаю, что нет ничего интереснее и удивительней моей жизни. Однако, про нее уже написано. И даже про то, как писалось, тоже написано. Понимаете, какая засада? Я в плену своего прекрасного прошлого. И это чертовски облегчает мою задачу. Осталось всего лишь красиво разложить опилки на мониторе, чтобы вам уютно было в моей комнате с портвейном и скелетами.

Когда мне было 20, читатели приходили в редакцию в поисках 40-летнего репортера, написавшего «про это такими словами». Глядя на вихрастого парня в свитере, только что вернувшегося из командировки и остервенело бьющего по клавиатуре, они не верили в авторство «таких слов», качали головой и желали удачи. Может, при этом про себя поминали переселение душ, тихонько крестились и пили дома валерьянку – не знаю. Было не до того. На носу – дедлайн, редактор хочет уже читать репортаж, а у меня только-только третья тысяча знаков выползает на экране. Голову поднять некогда, да и незачем. Я снова возвращаюсь туда, откуда приехал два часа назад, чтобы процедить через мозг и душу события, судьбы, пейзажи и выдать их в утреннем выпуске газеты.

Хотел бы я сейчас снова научиться так неистово чувствовать, писать и жить... Но – мне уже 40, и с журналистикой покончено. Хочется верить, что не навсегда, хотя особых предпосылок для оптимизма нет. Репортер, как скрипач из «Кин-дза-дза», уже не нужен. Мое ремесло погибло под спудом пресловутого клипового мышления. Кто будет тратить целый час на неторопливые репортажи о местах, где вряд ли окажется, и людях, с которыми вряд ли познакомится? Гораздо проще пролистать ленту соцсети. Там ведь быстро и во всех ракурсах покажут, что в очередной раз «взорвало Интернет».

Хуже всего то, что нынешний «репортер» должен подать тему под нужным углом, а это уже нечестно. Хочешь остаться честным – будь готов к увольнению (вопреки массовому убеждению, большинство журналистов едва сводят концы с концами, и увольнение для них смерти подобно) или смени профессию, предав предавшую тебя. Очень точно сказал мой первый редактор в журнале «Русский Newsweek» Леонид Бершидский про то, что медиа перестали выполнять свою главную функцию – «защищать слабых от сильных». Сказал – и эмигрировал в Германию.

Мне, в конце концов, тоже пришлось сделать именно так – эмигрировать, но только из профессии. Обидно, ведь 20 лет я только и делал, что писал для своего – как всегда считал – читателя. Однако, предисловие затянулось, но чтобы вы лучше меня поняли, начну с колонки, написанной в последний год моей журналистской карьеры. Наверное, и сам хочу понять, кто я – вынужденный герой или сбитый летчик.

Итак, опилки номер раз...

Я смертельно боюсь жизни. Погоня за уровнем существования среднего класса сделала меня заложником, ожидающим публичной казни перед телекамерой.

Ипотека превратила в раба системы. Когда-то казалось, что выбора нет, и ипотечное ярмо не натирало шею. Собственная крыша над головой была благом, а сил тащить воз было много. Теперь каждое 20-е число месяца я обреченно тащусь в банк, чтобы отдать. И каждое 20-е понимаю, что стоит остаться без работы, и уже банк сможет взять. Меня, мой образ жизни, да даже мою правую почку, как бы дорога она мне не была...

Новости, в которые по долгу службы я ежедневно погружаюсь с головой, заставляют виски седеть, виски – пить, а мыслями постоянно возвращаться к жене и дочерям: как они там без меня? И никаких veni-vidi-vici, приспособляемость – залог выживаемости.