Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

«Писатель» вздохнул тяжело:

– Способный был… А человек – плохой… пьяница, понимаш ты, и матершинник. От водки и повесился. Он меня вот этой вот тростью два раза по горбу огрел. В «Домино» это было, в кафе, понимаш ты. Он, Есенин, сидел с Мотей Ройзманом – у них с Мотей своё литературное направление. Я сидел, понимаш ты, со своей пролеткультовской компанией – у нас своё. Заспорили. Я сказал Есенину, что он – поэт пьяных кабаков, а он, понимаш ты, схватил Мотину трость и по спине меня. Драка, сцепились – насилу разняли. До милиции тот раз не дошло.

Я взял трость. В голове ничего не щёлкнуло, но было приятно её держать.

– А к Вам трость как попала?

– Это уже в тридцатых, понимаш ты, дело было, перед войной. Встретил Мотю, у меня как раз день рождения был. Отметили скромно, понимаш ты. А у Моти была эта вот трость, ну, он и подарил мне её. Напомнил, как этой тростью Есенин крестил меня в писатели.

Семён Минаевич на этот раз у нас засиделся. Достал из бокового кармана пиджака сложенную картонку, извлёк из неё листок отрывного календаря. На обороте был напечатан его рассказик «Хитрый пескарь». Он начал читать его маме, а она делала вид, что ей интересно.

Отец пришёл с работы. Мама разогрела ему ужин.

– Семён Минаич, поужинаете с Петром Никаноровичем?

– Нет, нет, нет, нет, – и «писатель» засобирался домой.

Способ избавиться от него был верный, срабатывал не раз: предложи ему поесть или чаю попить, и он тут же подастся домой. Семён Минаевич ушёл, а трость, которой Есенин крестил пролеткультовца Мину-Днепровского, запала мне в память.

Весна. Восьмое марта. Опять полно поздравительных телеграмм и открыток. Сам я поздравил маму, Иру, Евгению Васильевну и Анну Гавриловну. Анна Гавриловна сказала, что уходит из Дома пионеров и будет работать в Музее А. С. Пушкина. Попросила меня выучить несколько строф из «Евгения Онегина» для литературного вечера. Мероприятие намечалось на конец марта. Я воспользовался случаем: позвонил Ире и пригласил её на вечер… Отказ.

У входа в Щукинское училище прочитал объявление: в мае начнутся консультации для поступающих.

16 апреля – мне 18 лет. Позвал Иру в кино, она согласилась. Шёл фильм «Дорогой мой человек». То, что у меня день рождения, она не вспомнила. Пришла, мы поздоровались и замолчали. Я смотрел на неё, она поймала мой взгляд.

– Что? – спросила со слегка уловимым вызовом.

– Давно не виделись.

После фильма провожал её до дома. Сказал, что собираюсь поступать в Щукинское на актёрский факультет. Она пожелала удачи.

После первомайских праздников я уволился с почты. Предстояло получить аттестат зрелости и поступать в Щуку (в другом театральном училище или вузе я учиться не хотел).

На консультацию попал к Михаилу Александровичу Ульянову. Он сидел в небольшой комнате за столом, в белой рубашке с засученными рукавами. Прочитал ему рассказ Чехова «Злой мальчик» и басню Крылова «Волк и Ягнёнок». Михаил Александрович был очень доброжелателен, посоветовал как можно ярче передать в басне голодного Волка. В ответ я поделился идеей, что можно басню прочитать так, что отрицательным героем станет Ягнёнок, ведь то, что он «зашёл к ручью напиться», можно понять, что он решил попьянствовать. Ульянов рассмеялся:

– Наверное, можно. Но такие эксперименты лучше ставить, когда артистом станешь.

Михаил Александрович сказал, что на первом туре мне делать нечего и чтобы я приходил сразу на второй. Из Щуки я возвращался окрылённым. Но рано я тогда обрадовался.

В школе рабочей молодёжи выпускные экзамены начались раньше, чем в общеобразовательных школах. На общем собрании староста класса, сотрудник ГАИ, объявил, что нужно собрать деньги на духи, цветы, конфеты и коньяк для учителей. Надо, мол, хорошо отблагодарить их, тогда проблем на экзаменах не будет. Большинство с радостью одобрили это предложение.

Сданы экзамены. В середине июня аттестат зрелости уже у меня на руках. Поспешил обрадовать родителей своими достижениями. Аттестат зрелости – это веха, путёвка во взрослую жизнь.

Второй тур творческого конкурса в Щуке проходил в конце июня. За столом сидела солидная комиссия. Некоторых её членов я знал по спектаклям театра Вахтангова: Е. Г. Алексееву, А. А. Орочко, В. Г. Шлезингера. Нас, абитуриентов, разбили на десятки и такими группками запускали в аудиторию. Войдя, мы становились в шеренгу перед комиссией, каждому нужно было назвать своё имя и фамилию. Крупный парень густым басом ухнул: «Михаил Болотников»; рослая девушка с длинной светлой косой назвалась: «Людмила Чурсина».