Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

– Хорофо, хорофо, – обещал учитель, – фто могу – помогу.

Особенно часто просила мать Шишкина, самого неугомонного проказника. Однажды на уроке физики он выпустил живого воробья, Борис Дмитриевич это заметил.

– Фифкин, к доске, – скомандовал он, и взгляд его стал тяжёлым.

Все поняли, что дело пахнет «стратосферой».

– Ты что, глухой? – Физик по проходу начал надвигаться на ученика, который сидел за последней партой. Вытолкнув соседа Юрку, Шишкин попытался обойти преследователя с фланга, но учитель, предупредив его манёвр, быстро оказался уже в другом проходе. Началась настоящая охота: Шишкин юркнул обратно, тогда контуженый фронтовик схватил стул и с громадного размаха запустил им в мальчишку. Живая мишень была задета, а стул развалился, врезавшись в стену. Физик устремился к подбитому противнику, но тот, подстёгиваемый страхом, дал стрекоча по направлению к выходу. И тут!.. Борис Дмитриевич, вспрыгнув на парту, побежал поверху своими коваными сапожищами, на лету преодолел проход и оказался у двери… За долю секунды до этого Шишкин успел выскочить вон. Класс сидел в полном оцепенении, у всех в ушах звучали треск развалившегося стула и мерзкий топот погони.

– Ну, хорофо… хорофо… фефтой класс «А», – Борис Дмитриевич оглядел нас оловянными глазами, – футить больфе не будем, – и резко развернувшись, затопал из класса. Гул его шагов долго звучал в тишине коридора.

Но вот мы очнулись, пришли в себя, зашевелились: «Как дальше? Терпеть или восстать?» Мы впервые задумались, что мы – люди, что мы – граждане, что у нас есть права. Кто-то предложил написать в роно.

– Доносы писать – самое последнее дело, – промолвил тихий Серёжа Неклюдов. И тут заговорил Сашка Пасынский (Паса – круглый отличник, а в будущем – профессор, доктор химических наук, член АН):

– «При каждой неудаче давать умейте сдачи». Он стулом в нас, а мы в него снежками. Нас тридцать, по пять снежков каждый – это сто пятьдесят. Когда пойдёт по двору мимо сараев, вот тут мы его и встретим с двадцати метров. Атаковать лучше с крыш сараев – и защищены, и полный обзор.

Всем классом во дворе школы налепили снежков, заняли позицию на сараях, затаились и стали ждать. Наконец физик вышел. Мы его встретили залпом в тридцать снежков, били прицельно, два точно попали в лицо. Он отмахивался, отворачивался… Удалось сбить шапку, и ещё несколько снежков залепили в лысину. Борис Дмитриевич подхватил шапку с земли и, не разгибаясь, поспешил со двора, а снежки всё били и били в цель. Это был декабрь 1953-го.

А на Новый год судьба преподнесла мне незабываемый подарок – приподнятое настроение не покидало меня все каникулы. Ничто не могло сравниться с этим подарком – ни две ёлки-представления, ни чтение «Трёх мушкетёров», ни даже охота, на которую взял меня отец.

Дело было так: мы с Колькой Николаевым, прогуливаясь по Арбату, забрели в антикварный магазин (по нечётной стороне, недалеко от Арбатской площади), мимо которого я никогда не мог пройти. Место это так и околдовывало волшебством старины, магией красоты, чарами раритетов… В четырёх залах магазина размещались и предметы быта, и произведения искусства. Более всего притягивали живописные полотна, можно было увидеть (в продаже!) произведения Поленова, Перова, Репина, Левитана. Каждое полотно сопровождалось этикеткой с именем художника и стоимостью. Однажды обратил внимание на цену картины Айвазовского – меня поразили эти цифры: 22 000 рублей. Она стоила дороже двух «Москвичей», дороже автомобиля «Победа», а моей маме нужно было работать два года, чтобы иметь такую сумму.

Вышли мы с Колькой из антикварного, и вдруг на противоположной стороне улицы я увидел моего любимого артиста Николая Крючкова, вживую увидел! Я его мгновенно узнал – да, сам Николай Крючков шёл от Арбатской площади в сторону Смоленки.

– Кольк, смотри – Крючков!

– Какой Крючков?

– Артист Крючков!

– Ну и что?

По своей стороне я бросился до Староконюшенного переулка, добежав, пересёк Арбат и стал ждать. Слегка раскачиваясь, в серой кепке набекрень на меня шёл Клим из «Трактористов», шёл и «парень из нашего города». Переполненный несказанным счастьем, я смотрел на него изумлёнными глазами. Он заметил меня и, проходя мимо, слегка улыбнулся. Я метнулся на другую сторону Арбата, побежал к театру Вахтангова и там снова пересёк улицу. Увидев меня, Крючков одарил меня широкой улыбкой. Уже в третий раз я выполнил тот же манёвр, и у магазина «Восточные сладости» мой любимый актёр, рассмеявшись моему появлению, легонько щёлкнул меня по носу. Это было счастливое мгновение… Этот щелчок по носу породил во мне страстное желание быть артистом… Мне тоже хотелось вот так же, слегка раскачиваясь, идти по улице, так же, набекрень, носить кепку. Очень мне захотелось артистом быть , я даже не подумал, что сначала надо артистом стать – мне сразу хотелось быть.