Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

бойко читал я, а тётя Нюра восторженно вздыхала. К концу я разошёлся:

чуть ли не криком закончил декламацию. Гости захлопали в ладоши, дядя Ваня достал шоколадный батончик:

– Идём мы с тётей Катей по Арбату, а тут лисичка бежит – остановила нас и попросила передать имениннику вот эту шоколадку.

Я уже знал, что лисички по городу не бегают, но возражать не стал, взял шоколадку и сказал «спасибо».

Дядя Ваня разливал вино по рюмкам, гости выпивали за моё здоровье. Потом я ещё смешил гостей, показывая, как ходит согнутая баба Таня, как переваливается с ноги на ногу соседка тётя Фрося, как важно, подняв подбородок, ходит папа.

– А похоже, Петь, похоже, – смеялась тётя Нюра.

Потом мама с тётей Катей пели песни. Когда гости засобирались домой, папа подавал пальто, помогая одеться и тёте Кате, и тёте Нюре. Мама прощалась с гостями у дверей, баба Таня уносила посуду на кухню, а я, проказник, быстро слил в одну рюмку недопитые взрослыми вино и водку и… махнул – отметил свой день рождения! Маленький Сашка ещё ничего не понимал – хлопал глазками и улыбался молочными зубками. Хмель зашевелился в моей семилетней голове, и я закусил «лисичкиной» шоколадкой. День рождения удался!

Перед Первомаем отец поехал проведать рыбное хозяйство. Отец с егерем рано вставали, уезжали и возвращались поздно, а я с дочками егеря удил рыбу. В первый день я ничего не поймал, даже расстроился, потому как дочки егеря (они были постарше меня) наловили по целому кукану, сделанному из ветки. На второй день и мне улыбнулось счастье в виде двух пескарей – «кошкины радости». На третий день поехали в Москву, заехали на «Динамо» – у папы там были ещё дела. Попили чаю, мне к чаю купили булочку с кремом. Эту булочку с кремом я запомнил на всю оставшуюся жизнь.

А жизнь моя только начиналась, и уже много раз она проверяла меня на прочность: на этот раз «костлявая» снова замахнулась своей косой – температура, озноб, тошнота. «Скорая»… Большая Пироговка… приговор – дизентерия! Маму предупредили, что исход может быть самым печальным, всё зависит от организма. Врач, который меня осмотрел, сказал, что у ребёнка рахит – неправильное формирование костей грудной клетки и что я значительно отстаю в росте и в физическом развитии. Помню, мама сказала врачу:

– Так где ж ему было развиваться? Полвойны связанный был.

Врач тогда же посоветовал маме постараться найти дефицитные на то время лимоны – ни в магазинах, ни на рынке их не было.

Тогда же в больнице состоялось моё «сольное выступление». Через улицу на каталке меня перевезли в другое здание – привезли к студентам показать редкую, тяжёлую форму дизентерии. Студенты сидели до самого потолка, профессор им что-то рассказывал про мою болезнь, затем снял простынку, и все студенты по очереди подходили и внимательно рассматривали мою попу. Такого количества зрителей до этого случая я не припомню. Помню, аплодисментов не было…

Соседка по квартире, жена брата тётки Груши, работала буфетчицей в кремлёвской больнице. Больные там пили чай с лимоном, так вот эти пользованные дольки лимона тётя Настя принесла маме, ну а мама тут же привезла их мне на Пироговку.

– На-ко вот, Серёньк, попробуй, – открыла мама стакан с лимонными дольками и совсем тихо сказала самой себе: – Господи, помилуй!

Кризис миновал, и я стал поправляться. Начал вставать с постели, шастать по палатам и кабинетам. Когда-то я видел, как мама гадает на картах, и стал гадать медсёстрам: «Пустые хлопоты, скорое свидание, казённый дом, дальняя дорога…» Меня любили, особенно медсёстры, я им загибал были-небылицы про войну: как мы с мамой партизанили, как били немцев, взрывали поезда и те летели под откос, взрывали мосты, поджигали склады.Наверное, я им рассказывал какое-то кино, а так как был горазд на выдумки, то в лицах показывал и наших, и немцев. Медсёстры смеялись, а тётенька-врач в очках сказала: «Артист», – и не засмеялась. Медсёстры спрашивали маму: «А правда, что сынок с вами партизанил?» Мама любила шутку: «А как же? Грудь пососёт – и давай партизанить».

К лету меня выписали. Вернувшись домой, я тут же полетел вниз по лестнице к Соловейчикам – очень хотелось увидеть Маргаритку. До звонка я не доставал, начал по привычке стучать. Дверь открыл дедушка Маргаритки, дядя Миша – волосы на голове всклокоченные, изо рта свисала потухшая трубка: