Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

– Это кто же тебе позволил кричать на русского артиста?

Миклош что-то залепетал…

– Томаш, – обратился я к переводчику, – я требую, чтобы режиссёр ответил на мой вопрос: кто ему позволил орать на русского артиста?

Томаш занервничал, стал переводить слова Миклоша, добавляя свои предположения, что наверняка возникшее недоразумение – это следствие нашей усталости, что просто мы что-то недопоняли. Поведение Томаша подсказывало – он понял, что напортачил с переводом указаний режиссёра для моего персонажа, но я решил достичь ясности во взаимоотношениях.

– Так вот, Миклош… сейчас же… ты как орал на меня, так же громко извинишься. Это во‐первых.

– А что во‐вторых? – спросил через переводчика режиссёр.

– Сначала во‐первых, а потом во‐вторых.

Миклош извинился.

– Нет, Миклош. Извиняйся так же громко, как орал.

Извинение прозвучало громко.

– А во‐вторых, в другой раз тебе извиняться не придётся – я пешком уйду в Москву, – и тут я дал пример непарламентской лексики на венгерском.

Вся съёмочная группа, замершая на время инцидента, после моей тирады по-венгерски стала оттаивать. Режиссёр объявил об окончании рабочего дня. Я умылся, переоделся и сел в предоставленную мне с самого начала съёмок машину «Шевроле» с шофёром (колоритный тип – носил шляпу с пером). Вечером за ужином за мой столик подсел Миклош. Он заказал палинку, и мы выпили мировую. Дальше у нас всё шло или даже катилось как по маслу. Работали и общались душа в душу. Я чувствовал, что меня в съёмочной группе уважают.

Как-то Бодовский приехал на съёмку с классиком документального кино Романом Карменом. Находящемуся в Венгрии советскому кинодокументалисту нужны были деньги, и Бодовский предложил занять у меня. Требовалось три тысячи форинтов, Бодовский под свою гарантию обещал немедленно по прибытии в Москву рассчитаться. Роман Лазаревич написал мне свой московский телефон и заверил в абсолютной честности этой сделки. Я выручил Кармена. Вернувшись домой, попросил Бодовского предупредить кинодокументалиста, что я в Москве, и напомнить наш уговор. Звонил ли он Роману Лазаревичу, я не знаю. Утешился я знакомой с детства молитвой Господней со словами: «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…» Всё в жизни бывает – на то она и жизнь. Сам же я если ехал в Венгрию с одним чемоданом, то вернулся с двумя. Половину моего скарба по возвращении составляли подарки для Иры, которые я приобрёл в Будапеште на улице Ваци – там были самые дорогие магазины.

Дней пять пробыв в Москве, улетел на съёмки в Душанбе. Там встретился с Малышевым и Филипповым – у них и быт уже был налажен, во всяком случае, холодильники они успели забить овощами и фруктами.

В фильме снимались две актрисы: очаровательная Тамара Совчи, в героиню которой мой герой Виктор влюблён по сценарию, и красавица Ада Шереметьева-Кобылянская. С Адочкой однажды приключился курьёз во время съёмки в одном из горных кишлаков. Название его – Носрут – вызывало у нас немало шуток. Ада отправилась туда в мини-шортах, отчего её безупречно стройные ноги казались ещё длиннее. В первой сцене она не была занята, поэтому не спешила переодеваться и гримироваться, а устроилась в раскладном кресле, скрывшись в теньке, ноги же подставив солнцу, так что только они и были видны постороннему наблюдателю. В это время на площадке кипела работа – готовились снимать меня и Совчи. Вдруг, откуда ни возьмись, появились мужики – жители этого кишлака, человек десять.

– Это чево такой вы тут делять?.. Зачем такой голый ноги показывать?.. У нас хороший кишлак. Не надо нам голы ноги. Уходите давай…

Аду как ветром сдуло – скрылась в автобусе. А жители, несмотря на все наши уговоры, категорически стояли на своём.

– Убирай голы ноги… уходи… Не надо нам этого.

Даже импозантный вид режиссёра Кимягарова на них не подействовал. Местные добились своего, и нам пришлось уехать из Носрута. Мы двинулись через перевал и скоро очутились в кишлаке Намазги, где быстренько сняли всё. Счастливые, вернулись в Душанбе. Всю дорогу мы не переставали смеяться – хохотали до слёз. Потом мы долго ещё вспоминали эти кишлаки – сверху Носрут и внизу Намазги.

В середине июня переехали в город Термез. Съёмки здесь проходили в старой крепости с глинобитными стенами, где, по сценарию, мы отбивались от басмачей. Испытания постигли не только героев фильма, но и артистов. Если самой южной точкой Советского Союза была Кушка, то Термез – самым жарким местом. Температура в середине лета под 60 градусов. Спасибо, один аксакал научил пить поутру много зелёного чая, чтобы защитить организм от зноя. Я выпивал не меньше литра. Пот градом катил. В душ и на съёмку. Дальше наступала жажда, и аксакал говорил, что если её перетерпеть, то становится легко и комфортно, и даже потоотделение не мучает. А кто не выдерживал жажды и выпивал стакан воды, то потом начинал глушить её вёдрами.