Александр Волков-Муромцев - Палаццо Волкофф. Мемуары художника

«Приходите лучше в мою мастерскую, — сказал он, — там просторно и Вы сможете использовать модели, совсем не мешая мне».

На следующий день я пошел к нему домой, купив рекомендованные им инструменты, и работал пять-шесть недель в его студии. Иногда и другие художники там работали. Они все говорили об искусстве и давали друг другу советы. Вскоре я распрощался со всеми, прийдя к убеждению, что раз эти господа могли зарабатывать деньги таким образом, то не было причины, по которой не мог бы сделать этого и я.

Добрый Габл не взял с меня оплаты, что весьма меня тронуло.

Вернувшись в Дрезден, чтобы не нанимать модель, я написал автопортрет.

После долгих раздумий я решил попросить отставки у министра просвещения. Она была принята, но мне нужно было вернуться в Одессу, чтобы дочитать мой цикл лекций зимой и дать университету время найти мне замену. Моя семья осталась в Дрездене.

По прибытии в Одессу, я обнаружил, что Володкович [33] Константин Ипполитович Володкович (1828–1909) — коллекционер, предприниматель. Проживал в Одессе (вилла сохранилась), основатель и председатель первого в Российской империи «Римско- католического благотворительного общества» (Одесса). Был женат на Хелене Джевецкой (1839–1913). Брак Володковичей был бездетным, супруги удочерили дочку дальних родственников по линии Ярошинских (мать X. Джевецкой) — Марию Романовскую (1874–1966), оказавшуюся в одесском приюте «Дом Марии» для девочек-сирот. В 1893 г. Мария Володкович вышла замуж за писателя Генрика Сенкевича. — Прим. Оксаны. Лобко (Киев). и другие мои друзья провели всю ночь, обсуждая, не было ли более разумным послать мне телеграмму, чтобы не возвращаться туда в такие неспокойные времена, особенно, когда кто-то распространил слух, что я состоял в партии нигилистов. Я не боялся обвиненений в какой-либо государственной измене, и был рад, что вернулся — но какая научная работа могла идти в такой небезопасной атмосфере?

Я ничего не могу припомнить из тех неприятных месяцев. Не могу даже сказать, где я жил и где питался. Весной, попрощавшись с Володковичами и коллегами-преподавателями, я вернулся в Дрезден, оборвав все связи с Одессой.

В 188о году я отправился в Венецию с женой и детьми навестить тетю жены, миссис О’Коннелл, которая ухаживала за моим шурином, заболевшим тифом. Он почувствовал себя лучше, и его взяли с собой в Варезе, недалеко от Милана, поэтому и мы поехали с ними в это прекрасное место, где был отличный санаторий.

Я воспользовался этим и начал серьезно работать над очередной своей картиной. Рядом с Варезе находятся село и монастырь Мадонна-дель-Монте [34] Madonna del Monte — селение, в настоящее время в составе г. Варезе, известное своим санктуарием Sacro Monte (Святая Гора), символизирующим в архитектурных формах — в виде 14-ти капелл — богородичный цикл Розария, читаемый по четкам-розариям; отсюда и местный женский промысел — изготовление четок, о котором ниже рассказывает мемуарист. на вершине горы.

Монастырь Сакро-Монте, ксилография, 1896 г.

Отправившись туда со своими красками, я, подыскав приличную маленькую гостиницу, решил начать с любого сюжета, который попался бы мне на глаза. Вскоре я увидел старушку девяноста лет и написал ее, сидящей у закопченной деревенской старинной печи. Акварель получилась крупного размера, и, поскольку у меня не было больших возможностей писать с натуры, я справлялся с ней медленно. Днем я работал в доме старушки, а вечерами гулял и отдыхал на небольшой лужайке, откуда открывался великолепный вид на Ломбардскую равнину.

Сельские женщины, которые целый день трудились, нанизывая на нитки церковные четки, приходили и садились возле меня на лужайке, продолжая свою работу. Среди них были старые и молодые, красивые и не очень, но все они были полны дружелюбия, веселья и остроумия. С этими женщинами можно было говорить обо всем на свете, потому что всё их интересовало, при этом у всех у них существовал один и тот же идеал — стать госпожой. У них совсем не было чувства зависти по отношению к «господам», они просто хотели стать ими сами. Зависть, бурлящая теперь среди людей, разрушая само их существование и деморализуя их, была тогда неизвестна. Эти женщины даже и не думали подражать господам в их одеждах: сегодня же платье — единственное, что занимает мысли.