Коллектив авторов Филология - Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

— А вы, паничи, кислицы поешьте: вам легче будет. Все равно как будто бы напьетесь.

— Что это за кислица? — спросил Антоша.

— Трава такая в степи растет. Погодите, я сейчас вам нарву… Тпру!..

Ефим остановил лошадь, соскочил с дрог и побежал в сторону от дороги, в степь.

— Куда ты, чертов сын? — свирепо закричал машинист. — Тут поспешать надо, а ты… Да я тебя за это убью, накажи меня Бог!..

— А вы покамест выпейте, — крикнул на ходу Ефим. — Я скоро…

Машинист сразу успокоился, перестал протестовать и начал возиться со штофом. Через три минуты мы с Антошей жевали какие-то кисленькие листья, похожие на листья подорожника. Во рту как будто бы посвежело и похолодело, как от мятных капель. Приятное ощущение было, однако же, непродолжительно: его заменила какая-то горечь и жажда усилилась. Мы повесили носы.

Но мы не знали, какой неожиданный сюрприз ждет нас еще впереди.

На юге летние сумерки очень коротки, а в этот вечер они наступили гораздо скорее, нежели всегда. Солнце село в темную, почти черную тучу, и в природе стемнело как-то сразу. Ефим поглядел на эту тучу и крякнул.

— Что такое? — встревожился машинист и тоже стал смотреть на запад.

Кучер промолчал и только пощупал у себя под сиденьем. Машинист пристально следил за его медленными движениями, затем что-то сообразил и вдруг заревел не своим голосом.

— Убью, ежели нас захватит! Накажи меня Господь, убью!..

— Разве же я виноват? Это от Бога, — флегматично процедил сквозь зубы парубок.

— До Ханженкова хутора далеко еще? — взвизгнул машинист.

— Должно быть, верстов восемь будет, — тем же тоном ответил Ефим. — Только это в сторону.

— Сворачивай в сторону, чертов сын… Все равно… Хоть ты тут тресни, а до жилого места довези…Убью… Я страшно этого боюсь… Накажи меня Бог, боюсь.

— Хоть и сверну, так все равно не доедем. Лошадь заморилась. Придется где рысью, а где шагом.

— Ах, ты Господи, напасть какая! — заныл машинист. — И надобно же было такому горю случиться?! И как назло я с собою ничего не взял… А чтоб тебе ни дна, ни покрышки, убей меня Бог…

Он вдруг стал неузнаваем. То он поглядывал на запад, нервно крестился и обращался ко всем угодникам с мольбою о том, чтобы что-то миновало, то разражался неистовой и отчаянной бранью.

— Понимаешь, морда твоя свинячая, что я боюсь?! — повторял он, обращаясь к Ефиму.

— А вы выпейте: тогда не так страшно будет, — посоветовал тот.

— Разве что выпить… Вот, прости Господи, неожиданная напасть… Не дай, Боже, помереть в степи без покаяния…

Антоша и я слушали эту перебранку, разинув рты, и никак не могли понять, чего ради волнуется машинист и что именно так испугало его. Пока он для возбуждения храбрости булькал из штофа прямо в горло и угощал кучера, мы тоже поглядывали на запад, но ничего там не видели, кроме самой обыкновенной черной тучи, заметно увеличивавшейся в размерах. Не видя в ней ничего опасного, я, в те времена уже читавший Майн Рида, стал придумывать какое-нибудь воображаемое приключение, но машинист не дал разыграться моему воображению и обратился к нам с непонятным, но тревожным вопросом:

— У вас, дети, есть что-нибудь?

— Что такое? — спросили мы в один голос.

— Пальтишки какие-нибудь или что-нибудь такое, чтобы укрыться?

— От чего укрыться?

— Ах, Боже мой, какие вы непонятные!.. Промокнете… Не видите разве, какая туча находит?

— Нет. Мы с собою не взяли.

— Ну вот, накажи меня Бог… Как же теперь быть?

В голосе машиниста слышалось отчаяние.

— Что же мне с вами делать? — повторил он. — И как же это вас папаша и мамаша без всего отпустили? В уме они, убей меня Бог, или нет?

Мы промолчали, и я почувствовал страшную неловкость. Перед отъездом нам было приказано взять с собою наши драповые серые гимназические пальто; мать даже выложила их в столовой на самое видное место и несколько раз повторяла мне, как старшему, чтобы я их не забыл. Но в момент отъезда, за прощаниями и за сутолокой, я совсем забыл исполнить это приказание, и наши пальто так и остались в столовой. Родители, провожая и благословляя нас, тоже забыли о них — и мы уехали в одних только мундирчиках…

Перспектива промокнуть была не особенно приятна для нас, и Антоша уже смотрел на меня своими большими глазами и с укоризной.

— Отчего ты не взял? — спросил он меня с упреком.

— А ты отчего не взял? — огрызнулся я.

— Я забыл.

— И я забыл.

Слово за слово, и дело у нас дошло до ссоры. Переругались мы порядочно и, главным образом, потому, что ни один из нас не хотел признать себя виноватым, а туча надвигалась, и волнение машиниста передалось и нам. Ефим же смотрел на нас с заметным состраданием. Выразилось оно в том, что в то время, когда растерявшийся машинист потребовал самой быстрой езды, он остановил лошадь, слез с дрог и начал копаться в своем сиденье. Первым делом он отложил в сторону грубую коричневую свитку, без которой ни один хохол не пускается в путь. Потом достал мешок и небольшую рогожку. Последние два предмета он протянул нам с ласковым приглашением: