Софья Толстая - Дневники 1862–1910 [litres]

17 октября.День прошел мирно и хорошо. Много занималась изданием и корректурой. В Евангелии для детей, между прочим, Л. Н. пишет о гневе: «Если считаешь, что брат твой поступил дурно, то пойди к нему, выбери такое время и место, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, и тогда скажи ему кротко то, что имеешь против него. Если послушает тебя, то он вместо того, чтобы быть врагом тебе, станет твоим другом. Если же не послушает, то пожалей его и уже не имей с ним дела». Вот это самое я и желаю по отношению Черткова: не иметь нам с ним никакого дела и никаких отношений.

Уехал милый Иван Иванович [Горбунов]. Был Якубовский – симпатичный, и еще противный еврей, издатель вегетарианского журнала – Перкер, кажется. Идет настоящий снег зимний.

Я так утомлена душевно и физически, что сейчас и мыслей нет, писать не хочется. Мучаюсь любопытством, что пишет в дневнике мой муж. Пишет и Саша дневник. Воображаю, как она, не любя меня и вследствие своего дурного характера, старательно меня обличает и толкует по-своему мои слова и чувства! А впрочем, бог ее знает! Иногда у меня просыпается к ней нежность и жалость. И сейчас же с ее стороны опять резкость какая-нибудь, грубая несправедливость, и хочется куда-нибудь от нее уйти. Отцу она служит довольно усердно. Мне грозит своими дневниками. Бог с ней!

Решила не ездить больше никуда: ни в Москву, ни в концерты, никуда. Я так стала дорожить каждой минутой жизни с Львом Ник., так его сильно люблю, как-то вновь, как последнее пламя догорающего костра, что расставаться с ним не буду. Может быть, если я буду нежна с ним, он тоже вновь привяжется ко мне и рад будет не разлучаться со мной. А бог его знает! Он очень изменился к худшему, в нем чаще слышится какая-то досада, чем непосредственная доброта. Помимо моей ревности к Черткову, я окружаю его такой любовью, заботой и лаской, что другой дорожил бы этим. А его избаловало всё человечество, которое судит его по книгам (по словам), а не по жизни и делам. Тем лучше!

18 октября.Встала поздно, вся разломанная, больная и несчастная вечным страхом какой-нибудь неприятности и протеста. Оглянувшись назад на эти четыре месяца страданий моих, я вспоминаю игру кошки с мышью, то есть Льва Николаевича со мной. Каждую минуту ждешь нового отпора, и это вечное ожидание чего-нибудь недоброго, каких-нибудь новых решений с дневниками, рукописями и завещанием делают мою жизнь нервной, тяжелой и невыносимой.

А когда сегодня он перед обедом проснулся и был вял и не стал обедать, на меня напало мучительное беспокойство, и я готова была на всякие для него жертвы, на то даже, чтоб он опять видался с Чертковыми, которые теперь мне более чем когда-либо враги, после того как Лев Ник. у них не был три месяца. И точно он очнулся, стал ближе со мной, с Сашей, которая вся отдалась служению отцу, и только ей радости, что интерес к лошадям и ее маленькому именью – Телятинкам.

Мало сегодня занималась; большой разлад во мне и физический, и моральный. Стала даже ослабевать в молитве. Наклеивала вечером, после сна, газетные вырезки, писала письма. Погода ужасная; вьюга, снег, к вечеру всё обледенело и 6° мороза.

19 октября.Приезжала Елизавета Владимировна Молоствова, увлекается изучением разных сект и пишет о них. Она умная и чуткая и может многое понять. Рассказывала я ей о своих горестях; она многое порицает в том смысле, что для меня Чертков рядом со мной, женой Льва Ник., представляет такую малую величину, что недостойно думать, что он может занять мое место в отношениях с мужем. Но меня это не убедило, и я продолжаю страшиться возобновления их.

Все мы и Лев Ник. порознь гуляли. Вечером он увлекался чтением «Братьев Карамазовых» и сказал: «Сегодня я понял, за что любят Достоевского; у него есть прекрасные мысли». Потом стал его критиковать, говоря опять, что все лица говорят языком Достоевского и длинны их рассуждения.

Вчера в ночь я была очень встревожена исчезновением дневника Льва Ник. со стола, где он всегда лежал в запертом портфеле. И когда ночью Лев Ник. проснулся, я взошла к нему и спросила, не отдал ли дневника Черткову. «Дневник у Саши», – сказал Л. Н., и я немного успокоилась, хотя обидно, что не у меня.

Очень ясно и морозно; сейчас 8°, звезды и тишина. Все спят.

20 октября.Вчера Молоствова мне говорила, что когда она прошлой осенью была у Чертковых, муж ее, добрый, бесхитростный человек, старого типа барин, ко всем доброжелательный, все-таки не чаял, как поскорей выбраться от Чертковых, такой там чувствуется на всем и на всех тяжелый гнет; и точно все чем-то несчастливы, не удовлетворены и мрачны. Пишу это потому, что сегодня прошел у нас день так безмятежно тихо, радостно и спокойно, как хотелось бы подольше жить. Саша озабочена своими больными лошадьми и писаньем для отца; а еще ходила она на сходку в нашей деревне говорить о потребительской лавке в Ясной Поляне со здешними крестьянами.