Софья Толстая - Дневники 1862–1910 [litres]

Мама говорит, что ей стало гораздо веселее и лучше, когда прошла молодость, пошли дети и в них сосредоточилась вся жизнь. Так оно и есть. Я гадкая, я блажная, но это оттого, что мне скучно, что я одна и жду его с двенадцати часов с тревогой и страхом. А он тем дурной человек, что у него даже нет жалости, которую имеет всякий мало-мальски незлой человек ко всякому страдающему существу.

12 мая. Яработала над собой, чтоб не скучать, и мне стало опять – не радостно, но спокойно и не скучно.

22 мая.Когда входишь сюда в кабинет и ни о чем не думаешь – обдаст каким-то неприятным холодом и скукой. А идешь и представляешь себе его живым, с жизнью, которая в нем происходила, – напротив. Теперь холод и скука. Или страх, скорее. Страх смерти, что всё, что было, умерло. Нет жизни. Любви нет, жизни нет. Вчера бежала в саду, думала, неужели же я не выкину. Натура железная. А любви в нем нет ничего. Он болен; поздоровеет – ему тоже станет страшно.

Как вообще у всех богато воображение – бедна жизнь. Воображать можно всё, тысячи разных миров, жить надо в самом тесном кружке. Я свой полюбила, мне ничего не надо, он от своего устал и опять стал желать. Нынче убедилась, что мне, кроме него, ничего не нужно. Да сколько раз убеждалась. Мама часто говаривала, что нет ничего хуже, как держать мужа пришитым к юбке. Ее были слова, и верные. Молиться на нее надо – она много вынесла. А трудно жить, железной надо быть. И рассчитывать надо, как жить. Прежде, не замужем, я рассуждала умно, что самое лучшее – прожить не любя. Знала себя, что любить мало не могу, а любить много – трудно. Таня понимала это; и ей счастие нелегко дастся. Теперь весело ей, молода и живет всей душой; душа богатая. Сомнет ее кто-нибудь. А она не легко помирится с жизнью, если жизнь ей мало даст. Ломать себя трудно. Но она способна внушить больше любви, чем я. Я сама надрезываю. Невольно, и как дорого мне это достается. Каждый надрез отнимает у меня жизни, то есть немного силы, немного молодости, энергии, много веселости и прибавляет много отвращения к себе. И не починишь никогда этого.

Беречь надо его любовь. Слабо держится она, а может быть, и не держится больше. Это страшно, я об этом постоянно думаю. Я всё больна теперь со вчерашнего дня.

Выкинуть боюсь, а боль эта в животе мне даже доставляет наслаждение. Это, бывало, так ребенком сделаешь что-нибудь дурное, мама простит, а сама себе не простишь и начинаешь сильно щипать или колоть себе руку. Боль делается невыносимая, а терпишь ее с каким-то огромным наслаждением.

Любовь поверяешь именно в такое время, как теперь. Воротится хорошая погода, воротится здоровье, порядок будет и радость в хозяйстве, будет ребенок, воротится и физическое наслаждение – гадко.

А он подумает – любовь вернулась, а она не вернулась, а вспомнилась только. А потом опять нездоровье, опять неудачи, а ко всему еще ненавистная жена, и как смеет она тут постоянно торчать на глазах, и опять скука. Вот она жизнь-то ему какая предстоит. А моей уж нет, только и было, что любила я его да утешалась, что он меня любить будет. Дура я, поверила – только мученье себе готовила. И всё мне кажется таким скучным. И часы даже жалобно бьют, и собака скучная, и Душка, несчастная такая, и старушки жалки, и всё умерло. А если Лева…

6 июня.Наехала вся молодежь, нашу жизнь нарушила, и мне жалко. Что-то все они не веселы. Или оттого, что «холодно». А на меня они действуют все не так, как я думала. Они меня не развеселили, а встревожили, и даже скучнее стало.

Леву ужасно люблю, но злит меня, что я себя поставила с ним в такие отношения, что мы не равны. Я вся от него завишу, и я бог знает как дорожу его любовью. А он в моей или уверился, или не нуждается, но только как будто совершенно сам по себе. Мне всё кажется, что уж осень, что скоро всё кончено будет. А что всё , сама не знаю. А какая за осенью будет зима, и будет ли она, не знаю решительно и не могу вообразить. Ужасно скучно, что мне ничего не нужно и меня ничего не радует, как будто я состарилась, а это несносно – быть старой.

Совсем не хотелось ехать кататься с ними, оттого что он сказал: «Мы с тобой старички, дома останемся». И так показалось мне весело остаться с ним опять вдвоем. Как будто я в него влюблена и мне запрещают это. А теперь они уехали, Лева ушел, я осталась одна, и на меня напала тоска. Я даже чувствую в себе злость и готова упрекать его, что у меня нет экипажа кататься, что он обо мне мало заботится и так далее. Что ему всего покойнее оставить меня одну на диване с книгой и не хлопотать ни о чем, что до меня касается. А если я забуду злость, то чувствую, что у него пропасть дела, что ему и в самом деле не до меня и хозяйство – это сущая каторга; а тут еще народ наехал, пристает. Да отвратительный Анатолий торчит перед глазами. А что его обманули с пролеткой – он не виноват, и все-таки он отличный , и я его люблю изо всех сил.