Виктор Максимов - Исповедь старого солдата

Ежедневно по радио звучал сильный голос Левитана, передающего сводки Совинформбюро: …в тяжелейших, кровопролитных боях на фронтах войны от Прибалтики до Крыма Красная Армия героически уничтожала живую силу и боевую технику фашистов, наши летчики сбивали самолеты противника. В конце сводки сообщалось — после ожесточенных, тяжелых боев, упорного сопротивления нами оставлены такие населенные пункты, а то и города, и армия отошла на заранее подготовленные позиции. И так каждый день — упорные бои, героизм красноармейцев и командиров, большие потери противника и оставили… оставили… Немцы подошли к Москве.

Военкоматы призывают в армию всех, независимо от того, отслужил человек действительную службу или нет. Появляются и первые инвалиды войны. Понимаю, вижу трагедию войны, а меня на фронт не берут, все попытки безрезультатны, надо ждать. Еду в Магнитогорск, вру, что мне 18 лет, документы привезет отец, они у него, прохожу с блеском медицинскую комиссию для учебы в аэроклубе, вижу себя уже летчиком… Не прошло, выгнали, снова в школе, готовлю ворошиловских стрелков.

Зима 1941-42 годов выдалась морозная. Мы помогаем разгружать вагоны с углем, бывает и ночами, долбим ломами на путях железной дороги обледеневшее полотно, откалываем лед возле колонок, где паровозы заправляют водой, очищаем стрелки узлов. Тяжелой работы было предостаточно.

Осенью 1942 года меня с группой комсомольцев из нашей школы через райком комсомола направили помогать колхозникам убирать урожай. Колхоз носил гордое имя «Ленинский путь».

Поселили нас в здании деревенской начальной школы, а проще говоря, простой избе. На следующий день, едва взошло солнце, нас поднял дед Сергей и после короткого знакомства с нами четко определил, указывая на меня:

— Этого бугая на лобогрейку!

Лобогрейка — русское народное название механической косилки, с помощью быков, конной тяги она скашивает стебли зерновых культур, и по мере их накапливания на полотне косилки нужно вилами сбрасывать скошенное на землю. Особенно было тяжело, когда на полотно вместе с колосьями зерновых валился сорняк, которого на колхозных полях было больше, чем зерновых! Полотно заваливалось так, что приходилось останавливаться и чистить. Обливаясь потом, я сидел на лобогрейке под палящим солнцем и постоянно думал о том, выдержу ли…

А вечерами после работы в поле, перекусив хлебом с молоком, помогал насыпать в мешки зерно, грузить их на телеги и везти до железнодорожной станции, где принимали зерно. Она была за 15 километров. Возвращаясь обратно в деревню после сдачи зерна государству, я падал на телегу, заранее положив в нее соломы, и под стук колес и фырканье уставших лошадей, медленно тянувших телегу, мгновенно засыпал. Утром в деревне, на конном дворе, тетя Даша тянула с меня кусок старого грязного брезента, под которым я спал, укрываясь от ночной прохлады, и немного шутливым голосом наставляла: «Гляди, Витька, ночи ноне темные, украдут тебя наши бабы, отлюбят и обратно в телегу положат, а ты и не проснешься с устатку».

Мы шли в школу, где спали мои однокашники. Будить их было непросто — работали с раннего утра до позднего вечера, изматывались.

Тетя Даша по утрам кормила нас свежим, еще горячим хлебом из русской печи с парным молоком. На хлеб, специально для нас, отпускались мука и молоко по решению правления колхоза.

Обед для всех, кто работал в колхозе, готовился на рабочих местах. В большие чугунные котлы, под которыми разжигался огонь, наливали воду, солили и, когда вода закипала, засыпали в нее муку. Варево превращалось в кашу, убирали огонь, и обед был готов. Хлеба не было, говорили, что добавляют подсолнечное, своего давления, масло, но я не замечал.

Затируху в колхозе готовили везде: в поле, где убирают хлеб, на токах, где обрабатывают зерно. Возле котлов крутились ребятишки, которых матери брали с собой, чтобы не только присмотреть за ними, но и подкормить. Знали вкус затирухи и деревенские собаки, доедая остатки.

Для подавляющего большинства затируха в деревне была единственной пищей. Я видел деревенских ребятишек, обычно днем, когда землю согревало солнце, бегающих босиком, в плохонькой одежонке, со вздутыми животами. Мне объясняли это скудностью пищи: дети были полуголодные, объедались с голодухи урожаями с огородов.

На старости лет я с особым удовольствием, если в руках оказывается свежий, хрустящий хлеб, кушаю его с молоком и вспоминаю тетю Дашу, вижу, как она подливает мне молоко, подкладывает кусочек свежего хлеба, и слышу ее голос: