Виктор Максимов - Исповедь старого солдата

Все это кружилось среди призывов, плакатов, лозунгов: ежовые рукавицы давят шпионов, предателей и всякую гадость, везде призывы не болтать лишнего, чтобы враги не знали наших секретов. О каких секретах меня призывали молчать, я не знал, но на демонстрациях старался кричать славу дорогому Сталину, свободу Тельману.

Я был достойным, по моему мнению, своего времени, преданным народу, комсомолу, славной партии большевиков, быть в рядах которых уже мечтал. Был готов защищать свою Родину от врагов. Правда, от каких, толком еще не знал.

Увлекся стрельбой из рогатки, как и большинство моих сверстников, это тоже своего рода оружие — можно стрелять. Вскоре я настолько овладел стрельбой из нее, что на железнодорожной станции не успевали менять на столбах электрические лампочки. Много хлопот доставлял я железнодорожникам, пока они не подкараулили меня и не поймали с поличным.

Мама потом рассказывала, что в НКВД, куда меня доставили с рогаткой за порчу лампочек, думали — не враг ли я, не вредитель ли. Отец в НКВД клялся, что он меня выпорет за рогатку, как Сидорову козу, и расплатится за ущерб. Ругал он меня долго, но всегда заканчивал:

— Вот мерзавец, надо же так стрелять из рогатки, как хороший стрелок из винтовки…

Слова отца подтвердились: ежедневно я стал посещать стрелковый тир ОСОАВИАХИМа, профессионально изучил теорию и практику стрельбы, участвовал в соревнованиях, стал призером, в стрельбе достиг результата мастера спорта.

Сергей Семенович Максимов остался в памяти высоким, стройным мужчиной. Загорелое лицо, усы, всегда спокойный, без резких движений. Если был одет не в железнодорожную форму со знаками различия в петлицах, то одевался в костюм с галстуком. До сегодняшнего дня отец для меня во многом загадка.

Его профессия — строитель железнодорожных мостов. Однажды я видел, как комиссия принимала построенный мост. Отец стоит под одним из пролетов моста, а в это время через мост медленно проезжает паровоз или два, потом они возвращаются и несколько минут стоят на мосту и под одобрительные возгласы членов комиссии строителей удаляются.

Когда и как отец стал инженером — не знаю.

Уже после войны узнал: мой дед, отец моего отца, дворянин, польский шляхтич, участвовал в восстании 1863 года. Оно было подавлено, а деда сослали в сибирскую ссылку под Иркутск. Из ссылки он бежал и по чужому паспорту осел в Поволжье, приобрел имение, женился в семьдесят лет на дочери крестьянина и родил четырех детей. Умер дед в конце девятнадцатого века.

Доходила до меня информация и о том, что отец служил до революции в царской армии, имел заслуги и награды, после революции же — в Красной Армии и чуть ли не носил в петлицах три ромба.

Все косвенно, не из первых уст.

Сейчас я понимаю, что у отца были причины скрывать свое прошлое: в годы сталинских репрессий ожидали возможность ареста.

Об этом мне рассказывала мама после моего возвращения с фронта.

В конце 1943 года произошел несчастный случай с отцом: он заболел и скоропостижно скончался 2 января 1944 года, о чем я узнал по возвращении из госпиталя.

Отец родился в 1879 году, мама Нина Алексеевна родилась в 1895 году.

Отец мамы, Алексей Семенович, был крепким стариком, с огромной, окладистой бородой, энергичный, подвижный. Когда началась война, ему перевалило за 70. Мама была его старшей среди детей и единственной дочерью, после нее родилось 10 братьев.

С приездом деда в наш дом жизнь активизировалась, держалось приподнятое, хорошее настроение. Дед много разговаривал с отцом, они часто спорили, доказывали друг другу какие-то истины и отстаивали свои убеждения. Я не вникал в суть их разговоров, тем более что они засиживались допоздна. Дед всегда находил работу по хозяйству. Занимался и моим воспитанием: учил не поддаваться лени, все класть на свои места, умываться холодной водой, любить работу…

Он был верующим, а церквей в то время уже не было — снесли. И поэтому дед иногда доставал из кармана молитвенник, читал, шептал для себя молитвы, а в другом кармане у него всегда находился томик стихов Некрасова. Водрузив на нос очки, дед читал мне стихи вслух, часто голос у него срывался и он начинал чаще обычного моргать…

Я любил деда, понимал своей детской душой его теплоту. Всегда вспоминаю его с благодарностью.

Осенью 1941 года дед гостил у дяди Коли, брата моей мамы. Как-то дед пилил и колол дрова, было свежо, и он снял верхнюю одежду, разгоряченный сел передохнуть, отдышаться… Его и прихватило: ночью поднялась температура, оказалось крупозное воспаление легких, и через три дня дед скончался. Врачи к ним на дом так и не приходили.