Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Тут как тут на Знаменской выставке Коваля — и все его странствия, и раздумия, и природа с птицами, рыбами, зверьем, и близкие друзья, и первые встречные, и вообще весь окрестный мир. Повторяю: более чем любовью художника — и вживе, и в искусстве — пользовались лесные и полевые букеты цветов. Конский щавель, донник, иван-да-марья, калина, просто безымянные стебли и ветки… Натюрмортов этого важнейшего ряда на выставке немало. О них на открытии прочла свое стихотворение поэт Роза Харитонова (однокурсница Коваля по пединституту и его друг сквозь жизнь):

Таких цветов на свете нет И нет подобных ваз, Но что-то вдруг взволнует вас, На что-то даст ответ. Нахлынет, смоет, вознесет, Вонзится, разрешит, спасет…

На выставке — много пейзажей, выполненных в самой разнообразной технике. Северные, дремучие, заброшенно сельские — и городские, замоскворецкие, кирпичные. Он во всех своих ипостасях проявлял полную неангажированность — урбанист-деревенщик в одно словосочетание.

Хорошо помню его любимую мастерскую в переулке на Лузе («узы Яузы» — еще один ковализм) и то, как, часами стоя у мольберта, Юра говаривал:

С улыбкою шизофренической я прихожу в Серебрянический…

Порой ему казалось, что, троясь меж литературой, музыкой и изобразительным искусством, он, дескать, разбрасывается. Нет. Коваль как писатель асимметрично обогащался всеми жанрами, в коих вдохновенно трудился. Николай Силис сказал как-то: «Глаза Коваля — это не просто глаза. Это окуляры с увеличительными стеклами…» А знаете, кто еще — помимо папы Карло, Лемпорта и Силиса — были его любимые учителя-художники? По свидетельству Наташи: Леонардо да Винчи и Сальвадор Дали, причем именно в нерасторжимой паре.

Свидетельствую снова и снова: еще Коваль боготворил художницу Татьяну Маврину с ее авангардным лубком и фольклорным новаторством. Они сделали несколько книжек в соавторстве: про рыб, про птиц… Ориентировался Юра на Татьяну Алексеевну и просто по-человечески — равнялся, что называется (особенно на ее поглощенность работой и независимость во внешнем виде — например, в надевании на этюды каких-то невероятно странных огромных шляп). Мне Коваль не раз говорил, мысли своей не поясняя: «В тебе недостает мавринизма».

Энергичные ритмы, густота, плотность, прозрачность. Портреты всегда граничат с шаржем, но не с издевательским, а с влюбленным — зачастую они, как мы теперь видим, пророчили, каким персонаж станет с годами. А цвет у Коваля всегда звучит: красный ликующе восклицает, синий обиженно стонет, желтый яростно вопит. Коваль цветом и мыслил, и страдал, и куролесил, и горевал. Здесь мы наблюдаем особый в живописи случай — шаржирование не только линий, но и красок, когда художник, оттаишваясь от реального тона и натурального оттенка, их с бешеной «уве-личительностью» утрирует. Петушиные гребешки у него не просто, а стократ алые, коты сногсшибательно пестрые, небеса истошно голубые… Я бы назвала Коваля-художника непревзойденным максималистом цвета! А Наташа обратила наше внимание еще и на то, как цветовые предпочтения менялись у Коваля с возрастом. Смотрите, тихо восклицала она, в юности Юра особенно любил тона охристые, карие, ржавые, кофейные и подсолнечные: они для него олицетворяли радость и восторг бытия, пусть и не без грусти. За пятьдесят, ближе к концу, он больше полюбил си-неватость, лиловость, серо-фиолет и серебро — они стали для него цветовыми знаками скоротечности жизни, пре-многого знания и еще более премногой печали.

Сердцевина выставки — серия «икон» работы Юрия Коваля: «Вход в Иерусалим», «Богородица», «Положение во гроб»… Сплав древнерусской школы и авангарда, дисциплинированной традиции и мастерски озорного наива, храмового иконостаса и детской игрушки. Сам он остерегался называть эти вещи иконой как предметом возможной молитвы — он считал их вариацией или даже разговором на библейскую тему. «Икона отвечает запросу души. Когда я пишу эти свои вещи, я тоже отвечаю естественному запросу души…» — скромно говорил он об иконописной линии своего высокого искусства.

Не сразу, но вдруг я обратила внимание на то, что все свои работы Юрий Коваль подписывал не, как принято, фамилией или инициалами «Ю. К», но огромной и одинокой буквой Ю. Объяснений таковому выбору может быть много: у Наташи опять «Из ряда вон!», у меня свое. Вглядитесь в Ю — и вы увидите, что это примитивистский рисунок-эмблема, означающий: художник стоит у мольберта (перекладина есть рука с кистью)… А квадрат мольберта — по законам шаризма — дан как овал… Юра, так?