Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Написанная на полном серьезе и тут же перелицованная в пародию, эта песня со временем стала шуточным институтским гимном. Ее исполняли и заслуженные институтские барды, и мы, новички. Пелась «Песнь о Лене» с горящими глазами и бледным вдохновенным лицом…

Впрочем, было ли в те кружащие голову почти шестидесятые что-нибудь, чего мы не смогли бы вышутить или спародировать?

Где-то на другом конце нашего острова — совсем рядышком, за колоннами, рукой подать — легкий бриз Надувает паруса романтическо-юмористической поэзии Юлика Кима. После окончания института он уплывет на далекую Камчатку, разъедутся в Сибирь, на Алтай, Дальний Восток другие наши выпускники… Коваль отправится учительствовать в Татарию… Из МГПИ не распределяли в столичные центры. Вот почему «муза дальних странствий» постоянно парит в воздухе моей памяти.

Благосклонно созерцает она из своих заоблачных высот притихшего Коваля, переписывающего прямо на лекции где-то раздобытых Гумилева и Киплинга. Баллада «Мэри Глостер» и «Жираф» ложатся рядом с несколькими листочками Суера «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд…» «У Малого Патерностера спит она в синей воде».

И вдруг в лирико-балладный строй врывается нечто ерническое и созвучное нам!

Андрей Сергеевич Некрасов, «Приключения капитана Врунгеля». Мы упиваемся крепким грогом этой дерзкой и веселой книги, хлещем се по строчкам, смакуем по словечкам. Но яхта «Беда» уже в пути, и мы кидаемся вдогонку за ее пенным следом, в надежде догнать…

… И оказываемся в открытом море импровизации! Перегнувшись за борт, малюем на нем название корабля — «Корапь» и устремляемся дальше… Морские команды на ходу «подбрасывает» нам чеховский подгулявший на свадьбе адмирал. Грот-фок на гитовы, скрипит ватерлиния, как очумелые носятся на палубе побратимы Дик Зеленая Кофта и Билл Рваный Жилет (мы с Ковалем), мадам Френкель (недурная собой однокурсница Лена Френкель) зябко кутается в свое одеяло.

Все они ужасно суетятся, рубят мачты, спускаются в лодки, лаже сушат весла, хотя шторм все-таки проходит мимо. Зато теперь на траверзе фрегата появляется пиратская галера «Тарас Шевченко» с эфиопом Яшкой, главным махалой-опахалыциком (явным прообразом лоцмана Кац мана) и уймой «юных, но уже обнаженных пленниц» на борту. Этот эпизод — один из важнейших в саге (так был первоначально обозначен жанр Пергамента), поскольку именно в этот момент…

«…На палубе полусонного фрегата нарисовались контуры бодрствующего Суера.

— Ты чего орешь? — дипломатично осведомился Выер и трубно высморкался за борт».

Остановимся и мы на минутку. Невозмутимый, плотный как монолит, с традиционной трубкой в зубах, возвышается главный герой саги посреди острова моей памяти. Неужели обаятельный капитан Суер-Выер — главная скульптура нашего времени, И. В. Сталин? Читателю Пергамента вряд ли в это поверится. И все же…

«Свистать всех наверх — послышался из кают-компании бас всевидящего и всезнающего Суера».

И еще…

«Закуривайте, товарищ Френкель, — сказал Суер, расстегивая стальную ширинку портсигара, — закуривайте, не стесняйтесь…»

Лекция сменяется лекцией, зачетная сессия перерастает в экзаменационную, когда мы наконец подводим свой «Корапь» к острову Каннибалов.

— Сверху, — снисходительно поглядывая на суетящегося внизу лектора, изрекает Коваль, — этот остров напоминал небритую подмышку молодого оранга.

Есть остров! Примерно с полминуты мы дико гримасничаем — так, надо полагать, выглядит со стороны наш самодовольный смех. Затем я записываю на очередном бумажном обрывке.

«Такие уж у него были индивидуальные формы вулканического образования».

Пройдет немало лет, прежде чем морские вулканы создадут новые пергаментные острова и их индивидуальные формы пышно расцветут и сливовыми розами, и пальмами с произрастающими на них иксами и игреками. Но пока остров Каннибалов один единственный и его украшает весьма скромненькая океаническая флора.