Павел Скоропадский - Воспоминания. Конец 1917 г. – декабрь 1918 г.

Одно из первых впечатлений: большая белая комната, детская кроватка, в ней я, мальчишка 5 лет. Неподалеку от кроватки столик, на столике свеча, и меня забавляет, что пламя свечи, на которую я пристально и долго смотрю, oт движения людей по комнате колышется. К кроватке подходит сморщенная старушка в белом чепчике, долго рассматривает меня и затем нежно целует. Это первая моя ночь в Тростянце, имении моего деда Ивана Михайловича Скоропадского.

Моя мать привезла брата и меня прямо в Тростянец из Wiesbaden, где я родился 3-го мая (ст. стиль) 1873 года и где моя семья часто проживала. Старушка, рассматривающая меня, была Софья Петровна Тарнавская, дальняя родственница моей бабушки, тоже рожденной Тарнавской.

Прожив первые 5 лет моей жизни за границей, имея гувернанткой англичанку Miss Ems, я имел очень смутное представление о своей Родине и населяющих ее людях, скорее, благодаря, очевидно, англичанке, не особенно лестное представление о людях, потому что, вспоминаю, на следующий день, сидя в экипаже на козлах у моего деда, я спросил кучера на ломанном русском языке: «Скажи, пожалуйста, ты не кушаешь человека?» Помню, как мой дед возмутился моим вопросом и незнанием мной русского языка, результатом чего было полное запрещение говорить по-немецки, приглашением для обучения русскому языку и Закону Божьему нашего приходского священника отца Митрофана Ладышевского. Причем запрещение говорить по-немецки было настолько строго проведено в жизнь, что я язык этот окончательно забыл, а потом никогда ему не выучился.

Одно из первых тяжелых впечатлений: меня по английской привычке почему-то еще в пять лет одевали девочкой. Помню, что когда мне захотели на плечо нацепить какой-то большой бант, то я страшно разозлился и учинил невероятный скандал, ударив изо всей силы по щеке Miss Ems, которую я, кстати сказать, очень любил. Результатом этого было какое-то серьезное наказание, причем весть об учиненном мной преступлении и понесенном мной наказании дошла до деда. Он пожелал со мной говорить, помню, как меня вели к нему по коридорам большого Тростянецкого дома и как я боялся этого свидания. Дед спросил меня серьезно, почему я такой злой. Я, защищая свою мужскую честь, сказал, что я не злой, но что больше не хочу быть девочкой, и помню, что, к моему удивлению и радости, дед сразу смягчился и стал решительно на моей стороне, объявив мне, что меня сделают мальчиком и что я получу штаны. И действительно, через несколько дней появились какие-то серые суконные штанишки, сшитые местным портным ближайшего села, Васковцы. День награждения меня штанами был одним из самых радостных дней моего раннего детства, благодарность моя к деду была безгранична, и я его стал обожать. Должен сказать, что он мне отвечал тем же.

Мой дед, Иван Михайлович Скоропадский, – бывший полтавский губернский предводитель дворянства. По выходе в отставку он поселился в своем имении Тростянец, где и жил почти безвыездно. Это был очень умный и образованный человек. Несмотря на постоянную жизнь в деревне, он следил за литературой нескольких языков, интересовался политикой, был прекрасным хозяином, принимал очень большое участие в местной жизни Полтавщины. Особенно интересовался всякими культурными начинаниями, щедро наделяя школы и некоторые вновь создающиеся гимназии денежными средствами. Вообще, совершенно объективно рассуждая, я нахожу, что личность моего деда и его деятельность заслуживали бы специального исследования.

У Ивана Михайловича была одна страсть: это любовь к природе. Живя, как я уже сказал выше, постоянно в Тростянце и обладая крупными средствами, он создал Тростянецкий парк, который к концу его жизни представлял крупную достопримечательность Украины. Не говоря уже о художественной стороне последнего, удивлявшей всех, кому приходилось в нем побывать, парк этот по количеству собранных в нем редких экземпляров деревьев мог конкурировать с первоклассными ботаническими садами Европы. В этом парке мы обыкновенно проводили летние месяцы, а часто и осень, первые годы просто предавались всяким детским играм, но когда стукнуло моему брату 10 лет, а мне было 8, дед нас позвал к себе в кабинет и серьезно нам заявил, что играть – это мы всегда успеем, но что нам нужно знать, как люди добывают себе хлеб, что он нам поможет это узнать. Он сказал, что он от нас требует к этому делу такого же серьезного отношения, как к нашим урокам, и действительно, мы через несколько дней увидели, что на одной из лужаек невдалеке от одного из флигелей начали рабочие сваливать бревна. Нам объявили, что здесь будут строить нам крестьянскую хату и что мы все свободное от уроков время должны помогать рабочим. Был к нам приставлен дядькой Явло, фамилию его забыл. Он нас учил с маленькими топорами в руках обтесывать бревна, делать зарубы и т. д. Через месяц хата была уже под соломенной крышей, тут, в кладовке, находилось все, что необходимо для крестьянского хозяйства. Затем нас вывели на поле невдалеке от гумна и заявили, что это поле дедушка нам уступил, что мы должны подготовить его под пшеницу, засеять его, а осенью, если хлеб уродит, то дедушка урожай у нас купит. Нас начал тот же Явло учить пахать и погонять быков; через несколько дней и брат, и я – мы уже освоились с главными трудностями, научились, как вести плуга, чтобы не было «огрехов», и очень важно покрикивали на быков «цоб», «цобе». Науки эти не прошли даром, помню, как лет 30 спустя я с управляющим в моем имении Дунайцы поспорил о каких-то подробностях пахоты, и на вопрос его «да откуда же Вы это знаете» я ему спокойно сказал, что «напрасно Вы думаете, что я не умею пахать», и тут же на поле стал за первым же приблизившимся к нам плугом, и к моей радости увидел – что не забыл еще сноровок для того, чтобы плуг шел правильно.