Павел Скоропадский - Воспоминания. Конец 1917 г. – декабрь 1918 г.

В то же время в университете продолжались речи, между прочим, таковую сказал Винниченко, которая была особенно приветствуема студенчеством. Это было лишь оттенью, потому что все приветствия встречались очень шумными овациями. Тем не менее, сидевший в числе гостей генеральный консул Тилле, исполнявший в то время обязанности посланника за отъездом Мумма и болезнью графа Берхгейма, это заметил, и, видимо, его это поразило настолько, что он счел долгом при встрече со мной, в скором времени, об этом сказать. Вообще, видно было по этому разговору, что Винниченко вырос в глазах немцев. Последние в течение всего Гетманства имели сношения со всеми партиями, но они не считали эти партии достаточно подготовленными для государственной деятельности. Осенью же эти сношения особенно усилились, и Винниченко положительно завоевал их сердца. Они были особенно приятно поражены тем, что Винниченко выставлял себя чрезвычайно умеренным социалистом и жаловался лишь постоянно на то, что гетманский режим является угнетателем национального украинского элемента.

На самом деле это было совершенно не так, яко-же Винниченко человек очень левых и совершенно не государственных убеждений. Но это еще ничего, а главное то, что это демагог, находящийся во власти элементов уже прямо-таки антигосударственных. Ясно было, что этот человек никогда не в состоянии будет удержаться хотя бы и на левой ступени, а, несомненно, покатится все ниже и ниже, пока не докатится до полного большевизма, что, впрочем, уже и факты это показали. Нo немцы ему верили, и он у них приобретал все большее и большее влияние, главным образом у дипломатов, военные в этом отношении были туги на подъем и оставались больше при прежних убеждениях.

И вот уже в начале октября на меня началось давление о большем национализировании кабинета. Лично я очень хотел частичных изменений в кабинете, и изменений в более национальном духе, для того, чтобы удовлетворить те стремления украинства в большей степени, нежели я это мог сделать при существующем кабинете, и тем самым успокоить и сблизиться с ними и смягчить то настроение, которое начинало все более ярко выражаться, главным образом из-за политики Кистяковского среди украинства, но, как я говорил, лишь частичного изменения и не среди главных деятелей. Я так смотрел на решение этого вопроса потому, что положительно не видел действительно государственных людей среди украинцев, а только партийных деятелей, которые уже, я знал по опыту, в большинстве случаев не годятся для высших государственных должностей. Лизогуб был того же мнения. У нас уже намечалось несколько освобождающихся по различным причинам портфелей. Нужно было это сразу сделать, и все были бы удовлетворены, но быстрые решения не в духе Лизогуба, он ежедневно оттягивал, а я настаивал. Он никак, например, не мог покончить с министром труда Вагнером, который при всех своих достоинствах положительно не в состоянии был при существующих комбинациях что-либо провести в своем министерстве и т. д.

Время шло. В то же самое время произошел целый ряд событий, которые значительно усилили значение наших социалистических партий. Во-первых, внутри страны направление политики было нереакционно, как принято называть теперь все то, что сделало правительство, хотя на самом деле оно проводило в жизнь разумные либеральные начала. Но на местах оно слишком мало считалось с тем, что революция еще не кончилась, что люди еще возбуждены и что все те элементы, которые за время революции выплыли на поверхность, не принимались в расчет министром внутренних дел Кистяковским. Это бросало людей в явную оппозицию.

Затем во внешней политике обстановка резко переменилась. Австрия в октябре уже распалась. Австрийские войска бежали по всем дорогам на запад в полнейшем беспорядке, продавая и бросая свое имущество. Добрая половина Украины была освобождена от всякого чужеземного влияния, с одной стороны, с другой – уход австрийских войск давал возможность всем нашим элементам сильно поднять головы. Кистяковский все же недурно сорганизовал «Державну варту», потому что, несмотря на уход австрийцев, страна оставалась в порядке и всякие поползновения идти ему наперекор сразу прекращались силами варты.

В Германии военная партия больше не играла никакой роли, а все дело перешло в руки социалистического министерства Шейдемана. Таким образом, курс, который у нас был взят раньше, и те люди, которые до тех пор находились в правительстве, больше не подходили к моменту. Дипломаты немецкие это понимали, там они же и получали соответственные инструкции из Берлина влиять на меня в том же духе. У нас мало кто это понимал, помню, сколько ко мне приходило депутаций, особенно от Протофиса и от Союза землевладельцев, просить стоять на том же, как до сих пор, и не менять кабинета. Я и сам того не хотел в такой мере, как это пришлось сделать, но затяжки Лизогуба в принятии решительных действий создали то, что между министрами пошли трения. В результате я попросил Лизогуба и тех министров, которых я положительно не мог заменить, прийти ко мне, и на этом заседании было решено, что они останутся и в новом кабинете, а этот кабинет – распустить, что я в тот же вечер и сделал.