Константин Симонов - Симонов и война

К. М.Михаил Федорович, извините. Вот вы говорите, что эти все дни попытки прорывов неудачны. Но какое-то движение тут было или нет?

М. Ф.Нет.

К. М.Вы оказались в кольце, обжимали вас?

М. Ф.А они не сжимали, между прочим. Я понимал их тактику. Они чувствовали, что агония наступает. Они знали, что снаряды у меня не сегодня-завтра кончатся, зачем они будут тратить силы и наступать на меня, лезть, они думали: пусть он лезет на нас, а они отбиваются. Это была правильная тактика у них. Сохраняли свою живую силу и свои средства…

К. М.Они могли выжидать, а вы не могли.

М. Ф.Я не мог. Они знают, что у меня не сегодня, так завтра все иссякнет. Поэтому я старался на широком фронте затянуть их, как можно больше на себя их притягивать.

В частности, командир их танковой дивизии — Функ, это дивизия, которая первой вошла в Варшаву, первой вошла в Париж, и ему было отведено, этому командиру, первым войти в Москву, там у них был целый ряд вариантов, захватывать, не захватывать, окружить, уничтожить и т. д. Он получает телеграмму, а я тоже принимаю по радио — уже открытым текстом передают: «Чего вы топчетесь? Идите на Москву!» А он: «Я едва сдерживаю. Командующий 19-й армией также рвется к Москве, я едва сдерживаю. Я пустил своих гренадеров, использую последних, нет сил сдержать».

Я чувствую, что вот тут нужно мне проколоть, но — нет снарядов. Тогда двенадцатого числа я собрал последний раз командиров, все снаряды собрал, свезли все это, залп катюш держал на этот момент. Назначаю 2-ю стрелковую дивизию, ополченческую Московскую. Дивизия по своему составу была очень сильная, мало еще была в боях, непотрепанная. Командир дивизии довольно грамотный был — Вашкевич, генерал-майор. И 91-ю дивизию сибиряков назначаю в прорыв.

У Вашкевича был отряд моряков восемьсот человек, матросов.

К. М.Это плюс к ополченцам?

М. Ф.Да.

Сообщаю командующему фронтом, Шапошникову, Сталину о том, что такого-то числа во столько-то часов собрал снаряды всей артиллерии, последний залп катюш, буду пробиваться на таком-то участке, в Богородицкое, в направлении на Гжатск. Обещанные вами снаряды, авиацию я не получил. Собираюсь вот то-то и то-то делать, если не прорвусь, буду уходить к Ершакову. Будем совместно прорываться, уже оттуда.

Командир дивизии, на которого я возлагал большие надежды, — Вашкевич, сейчас он генерал-полковник, вступил со мной в пререкания: «Я не могу так быстро, с ходу; дивизия это не полк и не батальон, который можно с ходу пустить в бой». Я говорю: «Вашкевич, пойми, завтра у нас с тобой не будет снарядов, противник нас с тобой сомнет; если мы сегодня ночью не уйдем, завтра мы будем смяты, у нас с тобой стрелять нечем будет. Ты понимаешь это? Ты же видишь, какое положение, ты слышал доклады командиров дивизий, что нечем стрелять, продовольствия нет, все съедено у населения, больные и раненые кричат — пристрелите. Можем мы дальше терпеть такое положение? Нельзя. Надо уходить. Уходить, во что бы то ни стало. Надежда вся на тебя в основном и на командира 91-й дивизии, на сибиряков».

Я могу прочитать, как он об этом пишет. Правильно он все это написал в своей книжке.

Я говорю ему: «Рассуждения кончены, до свидания, — пожали друг другу руки, — иди и прорывайся». Правда, конечно, это было недостаточно организованно. Надо было бы каждому командиру поставить задачу, нацелить, артиллерию установить. Все это делалось наскоро, конечно, потому что я понимал, что завтра я буду смят окончательно и не прорвусь.

Стали прорываться. Вечер только начинался, только что начинало темнеть. Надо было дождаться темноты, чтобы противник не видел цели: где массы скопления в основном. Я указал двум дивизиям примерно фронт прорыва, примерно шесть-семь километров. Сделали артиллерийскую подготовку и залп катюш дали. А место я выбрал довольно мокрое, чтобы танки использовать не могли; я знал, что танки перед нами, 7-я танковая дивизия непосредственно передо мною стоит, а местность такая, что танки здесь маневрировать не могут. Залп катюш. Пошли и прорвали.

Прибегает ко мне командир 91-й дивизии и говорит: «Товарищ генерал, выводите штаб армии, прорыв сделан, дивизия уходит». Прибегают офицеры штаба, которые были при 2-й дивизии — дивизия прорывается, уходит, вводится артиллерия.

Я сейчас же доношу об этом в штаб фронта, что вводится артиллерия уже в прорыв, другие дивизии подтягиваются. Я командиру 91-й дивизии Волкову говорю, что я выходить не могу, пока не пропущу — а у меня еще восемь дивизий, — пока не пропущу все дивизии или хотя бы половину. Как же я могу уходить? Приду туда, а вдруг здесь что-нибудь случится. Нет, я не пойду. Идите, выводите свою дивизию. Держите фланг…