Александр Ширвиндт - В промежутках между

Как можно удержаться и не тиснуть в книжку такой возглас, как «гений!».

Всё, в чем я выхожу в свет, – это Ленкины привозы из-за рубежа: куртки, рубашки, обувь, кепки. Все это она в магазинах примеряет на мужа Толю, прибавляя на глаз 3–4 размера.

Моя жизнь – это:

У Чайковских всю жизнь – маленькие пуделечки, и все – Чама, Чама, Чама, Чама. Уже пятый или шестой Чама.

Я ставил в Театре сатиры спектакль «Слишком женатый таксист». Там по сюжету над квартирой главных героев живет пара милых «голубых», одного из которых зовут Микки. Второй прибегает вниз и все время в разговоре упоминает того: «Микки, Микки, Микки». В конце полицейский делает предупредительный выстрел в потолок, раздается страшный крик – это он попал в Микки. Когда я ставил этот спектакль, мы как раз приобрели собаку, вестхайленд-уайт-терьера. И назвали Микки. По примеру Леночки мы и следующую собаку тоже так назвали. У обоих Микки – одно лицо.

Микки (новый) нахален до предела. Очень обаятельный и страшно любвеобильный – абсолютно беспринципен в этом плане. Когда у нас в доме делали ремонт, то обнесли здание жуткими лесами, по которым ходили рабочие в шлемах. И если они шли через наш большой балкон, то Микки бросался к ним со страшным криком – целоваться. Он может зализать до смерти, если не оттащить, кого угодно – высотника, премьер-министра, бомжа. Идет человек, значит, нужно целоваться.

Особенно любит он Игоря Ширвиндта – так по паспорту зовут собаку Миши, в быту он Гоша. Чистокровная дворняга, но, видимо, в роду была такса, поскольку невысокая и очень длинная. Они с Микки все уступают друг другу, кроме хозяев. Как только Гоша положит голову кому-то из нас на колени, Микки с лаем и рычанием гонит Гошу: мол, у нас все общее, кроме этих.

Гоша не любит телевизор, а Микки смотрит часами молча, до появления животных. Тогда он бросается на экран, а если животное убегает, он мчится на балкон, думая, что оно убежало туда.

Я не верил, что собаки все понимают. Но это правда. Как-то проснулся летом часов в пять утра, и прошлый Микки тоже проснулся – сидит сонный и смотрит на меня. Я его спрашиваю: «Микки, может, творожку хочешь?» И он пожал плечами, мол, может, да, я еще не решил. Я обалдел.

Дорогой Шура,

ты, конечно, помнишь, как в дни нашей юности, года за два до твоего семидесятипятилетия, в ресторане Центрального дома литераторов, почти трезвые, так как были с женами, мы дали друг другу страшную клятву, что осенью возьмем напрокат машину и объедем всю Болгарию. Поскольку дело было в конце февраля, то до далекого сентября, как нам казалось, была еще целая вечность. Не могу сказать, что обсуждению этого грядущего болгарского путешествия мы посвятили весь вечер, но все же довольно долго рассуждали о том, на какой машине лучше ехать и из какого города разумнее выехать. Закусывая водку соленым огурцом, мы делились воспоминаниями о шопском салате (без лука, потому что ты его не любишь, – это я тебе напоминаю на всякий случай), спорили о том, какое мясо лучше жарить на скаре и какую рыбу можно выловить в Черном море прямо на леску – без спиннинга и удочки. Ну и, разумеется, перечисляли болгарских друзей – от Стоянки Мутафовой до Стефана Данаилова, которых надо будет навестить во время путешествия. Список этот, к ужасу наших жен, был огромен. Может быть, поэтому мы и не поехали в Болгарию семь лет назад. Хотя ежегодно продолжали мечтать об этом путешествии. Как известно, мечты продлевают жизнь, делают ее до конца не завершенной. Просто время от времени о них нужно вспоминать, чтобы они не растворились в небытии.

Замечу, что ты еще многого не сыграл. Помнится, когда мы обсуждали спектакль, в котором ты мог бы сыграть любовников всех времен и народов – от шестнадцатилетнего Ромео до восьмидесятилетнего Маттиаса Клаузена, тебе казалось, что для последней роли ты слишком молод. Но теперь ты сможешь понять, что такое страсть восьмидесятилетнего человека к восемнадцатилетней барышне.

Как умудренный жизнью и сценой художник и человек ты стараешься не совершать лишних движений и не произносить лишних слов. Поэтому любая высказанная тобой частица, например «ну?», прорвавшаяся сквозь трескотню твоих молодых собеседников, воспринимается как страница остроумнейшего текста Оскара Уайльда. Но, отказавшись от всего избыточного, ты все-таки можешь сосредоточиться на необходимом. Если не для себя, то хотя бы для нас. Нет-нет, я не призываю тебя делать отчаянные глупости, не прошу тебя играть ни Лаэрта, ни короля Лира, но сыграть простого рабочего, нашего современника, который стал миллиардером и подарил все свои деньги бедным детям для того, чтобы они выучились в МГУ, ты можешь вполне.