Марк Любомудров - Федор Волков

В январе 1751 года состоялось открытие нового театрального дома. В назначенный день множество горожан направилось к Полушкиной роще, были и именитые гости, среди них — воевода, бургомистр. Чтобы хоть частично оправдать затраты, положили взимать с приходящих плату. Лучшие места — двадцать пять копеек, на дальних скамьях — гривенник.

Федор решал, чем же, какой пьесой открыть театр, украсить праздник. Зрители на святках любят, разговевшись, повеселиться, покуражиться, потехи ждут. Но разве серьезному сценическому делу к лицу во след скоморошеству и дурачествам балаганным идти? Нет, быть тому не должно. Действо позорищное человеку не только в развлечение, но и в пользу обращать надобно; в исстари заведенных при духовных школах театрах разумного обычая этого крепко держались.

На открытии ярославские лицедеи показали нравоучительную мистерию Димитрия Ростовского «О покаянии грешного человека». Заглавную роль играл Федор Волков.

…Поднялся вверх скромный холщовый занавес — и глазам зрителей предстал страждущий Грешник, в настроении мрачном и угнетенном. Длиннополый кафтан его испещрен черными лоскутами с именованиями всех грехов, в которых он пребывает. Появлялась одетая в белое (цвет невинности) платье фигура, увенчанная венком из цветов. Это Совесть. Она подносила Грешнику зеркало, но тот, не желая видеть своих грехов, отворачивался. Совесть не унималась — зеркало снова находило взгляд преследуемого и обличало его. Смятение овладевало Грешником.

В этот момент в глубине сцены показывался озаренный лучами света Ангел-хранитель. Грешник умолял его приблизиться и подать хоть какое-нибудь утешение. Но Ангел в гневе отвергал эти мольбы. И тотчас в левой стороне сцены отверзлась завеса, открывшая вход в ад. Выбежавшие оттуда черти окружали Грешника. Приплясывая, они пели злорадные куплеты, терзали свою добычу и начинали уволакивать ее в ад. Неожиданно являлось Правосудие — обоюдоострым мечом оно останавливало разгулявшихся чертей и прогоняло их. Грешник бросался на колени и предавался раскаянию. В слезах он молил о прощении. Растроганный Ангел-хранитель медленно приближался к несчастному, и постепенно черные заплаты с названиями его прегрешений и пороков начинали опадать, открывая белое платье.

Всему дивились зрители в этом спектакле: слаженности действа; увлекающей, искусно украшенной наглядности смысла — добродетельного и просветляющего; доходчивой чувствительности страстей и прений между действующими лицами; пению трогательному. Поражали и машинистские ухищрения: облака движущиеся; герои, в пространстве парящие; люки провальные. Всякий ли сразу мог догадаться, что персонажи спускались «с неба» при помощи железных «проножек», прикрепленных к кушаку.

Но, быть может, еще более, чем ярославцы, изумлен был зрелищем один столичный гость, которого пригласил на спектакль воевода: прибывший в Ярославль (для расследования злоупотреблений по винным и соляным откупам) сенатский экзекутор И. Игнатьев. Он в дальнейшем не раз еще побывал на спектаклях волковской труппы. А по возвращении в Петербург рассказывал об увиденном генерал-прокурору Н. Ю. Трубецкому и другим сановным лицам. Трубецкой не преминул доложить новость императрице.

…В столице тогда не было русского театра. Продолжали наезжать французская драма, итальянская оперно-балетная труппа, в которой «пели девки-итальянки и кастрат», выступала немецкая «комедиантская банда» под директорством Пантолона (Петра) Гильфердинга. Необходимость же в создании собственного национального театра чувствовалась все острее. Он потребен был и для поднятия престижа государства, и для организации зрелищ, доступных разным слоям городского населения и способных выполнять просветительскую миссию в благонамеренном духе, служить приятному времяпрепровождению. Искало удовлетворения и чувство национального достоинства, уязвленное давностью европейских театральных заведений и традиций.

Обнадежили было спектакли в петербургском Шляхетном корпусе, но они не поднимались выше любительского уровня. Да и воспитывали кадетов не для сценической деятельности. Не дали желаемых результатов также просмотры «партикулярных» трупп, подвизавшихся на святках и в масленицу в обеих столицах. Вот тут-то и вспомнили о ярославцах.

Разговор зашел в кругу императрицы на новогодних празднествах, когда кто-то вновь посетовал на отсутствие русского театра. Елизавета Петровна, решившись вызвать в Петербург дальних провинциальных лицедеев, приказала действовать «в самой скорости». Великий пост в тот год начинался рано, и хотелось посмотреть ярославцев до его наступления.