Гумилев, как всегда, переживал очередную влюбленность, на этот раз в будущую переводчицу и драматурга Е. Кунину. Все лето длился их роман, несмотря на готовящийся брак Гумилева с Аней Энгельгардт.
Это лето разводящиеся супруги общались довольно тесно. Гумилев часто бывал у Срезневских, Анна Андреевна бывала у него на Ивановской улице. Он читал ей пьесу «Отравленная туника» и «Два сна». Однажды у него на Ивановской, накануне их отъезда в Бежецк, собрались на чай Лозинский, Срезневские и Ахматова. Гумилев неоднократно уговаривал Анну дописать поэму, начатую в 1917 году. Много раз просил. Теперь же зашла о ней речь, и он пригрозил:
– Вот мы поедем в Бежецк, я ее там заставлю! Живая или мертвая, но она напишет эту поэму.
Лозинский в ответ:
– «…Ездок доскакал, в руках его мертвый младенец лежал!..»
Еще Михаил Леонидович все спрашивал:
– А где Шилей?
Видимо, не дождавшись внятного ответа, продекламировал из «Полтавы»:
– «Зачем король не средь гостей, зачем изменник не на плахе».
Но Анне Андреевне, очевидно, было не до смеха.
На Троицу Ахматова и Гумилев поехали в Бежецк навестить сына и родных. Развод уже был решен, но еще не приведен в исполнение. Анне Ивановне решили пока ничего не говорить. Однако мать не могла не почувствовать, не догадаться, что не все ладно. Она сразу же спросила:
– Можно вас в одной комнате положить?
Раньше и не думала об этом спрашивать.
– Конечно, можно, – был ответ.
Гумилев старался не выдавать своих чувств. Он всегда был сдержан. Бывало, сердился, но сдержанно. Его выдержку Анна оценила только в сравнении. Теперь он был безусловно расстроен, но лишь раз заговорил о разводе.
Они сидели в комнате, смотрели на сына. Лева возился с игрушками. Гумилев внезапно поцеловал руку Анне и с грустью произнес:
– Зачем ты все это выдумала?
«Это было все… – рассказывала она много позже Л. К. Чуковской. И добавляла с грустью: – Согласитесь, на этом ничего не построишь, этого мало, не правда ли?»
Они оба чувствовали, что совершают ошибку, но не решились остановиться. Состояние духа накануне развода у супругов было тяжелое. Они привыкали к понятию «только друг». Оба грустили. В Бежецке, когда они сидели на солнечном холме, Гумилев вдруг сказал:
– Знаешь, Аня, я чувствую, что я останусь в памяти людей, что жить я буду всегда.
Предчувствие ли его коснулось, грусть ли от расставания поглотила его чувства? Всего три года проживет он после развода…
А ее дарственная надпись на экземпляре «Белой стаи»: «Моему дорогому другу Н. Гумилеву с любовью. Анна Ахматова. 10 июня 1918. Петербург» (она еще по старому стилю ставит дату, в новой действительности это 23 июня). Сколько здесь скрытой нежности! Анна будто получила возможность бескорыстно выразить свои чувства: теперь ведь они с Гумилевым чужие.
Она всю их совместную жизнь отстаивала свою независимость. Независимость личностную, творческую. Иначе было нельзя, иначе она бы не могла состояться как поэт. Теперь же можно было выражать свои чувства, не боясь оказаться под давлением этого сильного характера, гумилевского волевого начала.
Однако развод дался им нелегко. Ахматова будет вспоминать лето 1918 года: «Очень тяжелое лето было… Когда я с Шилейко расставалась – так легко и радостно было, как бывает, когда сходишься с человеком, а не расходишься. А когда с Н. С. расставалась – очень тяжело было. Вероятно, потому, что перед Шилейко я была совершенно права, а перед Н. С. чувствовала вину».
А Гумилев скажет Валерии Срезневской:
– Она все-таки не сломала мою жизнь.
Потом, уже после развода, он задаст Анне Андреевне вопрос, который не давал ему покоя все годы их брака: кто был тот, первый, и когда это было. И она ему ответит, назовет имя.
В июле приезжала из Бежецка Анна Ивановна, которой все же пришлось рассказать о разводе. Сын водил ее знакомиться с будущими родственниками.
17 июля Гумилев гулял с Е. Куниной по городу, они услышали выкрики мальчишки-газетчика:
– Убийство царской семьи в Екатеринбурге!
Гумилев рванулся за газетчиком, схватил его за рукав, вырвал из рук страничку экстренного выпуска. Кунина вспоминала: «Вернулся, прислонился ко мне, точно нуждался в опоре. Подлинно, он был бел, и казалось – еле стоял на ногах. Раскрывал он листок – одну вдвое сложенную страничку – вечность. ‹…› Гумилев опустил левую руку с газетой, медленно, проникновенно перекрестился и только погодя сдавленным голосом сказал:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу