Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

Анна Андреевна подчинилась свекрови, отдала ребенка в любящие, заботливые руки. Потом она напишет о себе: «Я дурная мать». Не дурная, просто сделала выбор, который для нее очевиден. Ей не быть просто женой, просто матерью, она – поэт.

В октябре рождаются стихи, которые свидетельствуют о тоске лирической героини, пережившей какое-то отречение. В волосах ее «серебристая нежная прядь», она переживает муку, которую способен понять лишь безголосый соловей. «Навсегда мой голос затих», – жалуется героиня. И опять образ Музы-двойника в ее стихах связан с чувством обреченности. И если раньше Муза отняла обручальное кольцо – «первый весенний подарок», то теперь, видимо, радость материнства.

И еще в октябрьских стихах звучит грустный упрек в адрес близкого человека, мужа. Ностальгические стихи, как раньше у Гумилева, обращены к их отрочеству, к невинной поре:

Стихи посвящены Гумилеву. «Лебедь надменный» отдалился, она не может этого не чувствовать. Есть что-то, что влечет его из дома, от нее, а она связана ребенком. Однако скоро и она почувствует свободу.

Роды, очевидно, повлияли на Анну Андреевну: она еще больше похорошела. Начиная с осени, Гумилевы часто бывают в «Бродячей собаке» как почетные гости. На них идут поглазеть «фармацевты». Побывавший в доме Гумилевых на собрании Цеха начинающий поэт А. Тиняков сообщал в письме Б. Садовскому: «Ахматова – красавица, античная гречанка. И при этом очень неглупа, хорошо воспитана и приветлива. Комнаты их дома украшены трофеями абиссинских охот Гумилева».

Опять полетели ночи, проведенные в «Бродячей собаке». К Гумилеву прислушивались, с ним считались. Даже А. Блок, который постепенно начинает ненавидеть акмеистов, испытывает к нему уважение. И Николай Гумилев неизменно уважал старшего поэта. До конца своих дней он пронес восхищение, смешанное с почтением и колоссальным интересом.

Размышляя в те дни над творчеством Блока, его пророчествами, Гумилев говорил: «Ну что ж, если над нами висит катастрофа, надо принять ее смело и просто. У меня лично никакого гнетущего чувства нет, я рад принять все, что мне будет послано роком».

Эти слова не были бравадой, и время это подтвердит.

Акмеисты «наглели», они стали выступать с разъяснением своей программы. Это период «Sturm und Drank» («Буря и натиск») акмеизма, когда они читали лекции, стихи, пропагандировали новое направление. Все это вызывало раздражение у символистов, напоминало о том, что пора уступить место молодежи. А. Блок, изначально расположенный к Гумилеву и его теории, постепенно взрывается: «Придется предпринять что-то по поводу наглеющего акмеизма и адамизма». С. Городецкий читает в «Бродячей собаке» доклад на тему «Символизм и акмеизм», выходит 3-й номер «Гиперборея».

Параллельно этому Гумилев еще участвует в кружке Случевского, где собирались титулованные и важные любители поэзии. Гумилев рекомендовал кружку и Анну. Ее приняли единогласно, однако она к этой чести отнеслась легкомысленно и высмеивала мужа, считая, что он притворяется, будто любит и ценит Случевского. Однажды в их доме устроили вечер, посвященный памяти поэта по случаю какой-то даты. Собрались скучные пожилые люди, тайные и статские советники, не то почитатели, не то сослуживцы Случевского по «Правительственному вестнику». Конечно, читали его стихи и свои вирши, посвященные ему. Анна Андреевна страшно тяготилась гостями и не сумела этого скрыть. Николай Степанович сердился и обижался. Он чтил традицию, и это легко совмещалось с его модернистскими поисками.

Что же касается приемов в их доме, то Гумилев шутливо выговаривал Анне:

– Ты не способна быть хозяйкой салона, потому что самого интересного гостя ты всегда уводишь в соседнюю комнату.

С ноября Гумилев постоянно живет в Петербурге, снимает комнату в Тучковом переулке и раз в неделю приезжает в Царское Село, домой. Анна навещает его два-три раза в неделю и часто остается ночевать. Николай Степанович много работает, совмещая учебу в университете с творческой и организационной деятельностью.