Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

В августе начались дожди, веселая компания вынуждена была сидеть в доме. Они решили играть в театр. Гумилев сочинил пьесу в стихах «Любовь-отравительница» с испанским колоритом XIII века. Вся пьеса, по свидетельству Неведомской, была шаржирована до гротеска. «Николай Степанович режиссировал, упорно добиваясь ложно-классической дикции, преувеличенных жестов и мимики. Его воодушевление и причудливая фантазия подчиняли нас полностью, и мы покорно воспроизводили те образы, которые он нам внушал». Им было весело.

Анна смотрела дальше. Она ответит на деревенское веселье в своем сентябрьском стихотворении:

«Старый друг» здесь, конечно, Гумилев.

Размолвка затянулась до сентября. Гумилев вернулся в Царское Село. Летом Анна Ивановна купила дом на Малой улице, 63. Если раньше семья скиталась по наемным домам, то теперь был свой. Туда и вернулся Николай Степанович.

Это был двухэтажный деревянный дом с флигелем и двориком. На втором этаже разместилась Анна Ивановна с падчерицей и внуками, а сыновья с женами внизу. На первом этаже находились также столовая, гостиная и библиотека. Со двора – кухня и ванная. Комната Николая соседствовала со столовой, а кабинет Анны – с библиотекой. В этом доме Гумилевы прожили до революции, пока дом не был национализирован.

Обставляли вывезенной из Слепнева старинной мебелью красного дерева, но Николай Степанович свою комнату и комнату жены отделал в современном духе.

Анна в Киеве застала убийство П. А. Столыпина 1 сентября 1911 года. Этот роковой выстрел тревожно отозвался в ее душе. Чуткая к политическим событиям, Анна не могла не понять, как скажется впоследствии это убийство на жизни отечества.

Она возвращается в Царское Село, в новый дом и занимает приготовленную ей комнату. 17 сентября супруги вместе отправляются в Петербург на именины Веры Неведомской в знак общего примирения всех участников летних игр. Примирение, видимо, состоялось.

Гумилевы продолжают появляться на культурно-светских мероприятиях в Академии стиха, в редакции «Аполлона», в театре. Осенью 1911 года Гумилев загорелся идеей создания отдельной группы поэтов-единомышленников, не связанных с «башней» Вяч. Иванова. Это был план окончательного отделения от символистов. В эти дни он часто встречается с поэтом С. Городецким, вместе они обдумывают принципы будущего Цеха поэтов. Много размышляют о форме стиха, его упрощении и конкретизации. Взяв за основу технические принципы, они объединяют поэтов в кружок, названный по аналогии с ремесленническими цехами «Цех поэтов». И Гумилев, и Городецкий привлекают к делу своих сторонников.

20 октября 1911 года на квартире Городецкого состоялось первое собрание Цеха. Присутствовали вполне почтенные люди и знаменитые поэты: А. Блок, Ф. Сологуб, французские филологи, М. Кузмин, Н. А. Тэффи и другие. После организационных вопросов читали стихи. Блок записал в дневнике в тот день: «Безалаберный и милый вечер ‹…› Молодежь. Анна Ахматова. Разговор с Н. С. Гумилевым и его хорошие стихи о том, как сердце стало китайской куклой. ‹…› Было весело и просто. С молодыми добреешь». Однако ни на одном собрании Цеха Блок больше не появится: установки нового литературного сообщества были чужды поэту-символисту.

Анна откровенно скучала на первом собрании, прочла три стихотворения, написанные в последние дни. Настоящая деятельность Цеха была впереди. А упомянутые Блоком и так понравившиеся ему стихи Гумилева «Я верил, я думал…», наверное, выражали внутреннее состояние их автора осенью 1911 года. «Я продан! Я больше не Божий!» Что могло заставить поэта воскликнуть так? Тревожное ожидание сквозит в строках стихотворения:

В октябре 1911 года Ахматова поступила на высшие женские историко-литературные курсы Н. П. Раева. По совету ли Гумилева, из желания обрести упорядоченные знания, от безделья ли?