Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

Именно тогда Гумилев выступил публично с чтением стихотворения «Молитва мастеров». Его студисты утверждали, что «Молитва…» была написана в ответ на критику новой книги Ахматовой.

Здесь «мы» – это и Ахматова, и сам Гумилев, и затухающий Блок, и другие поэты, от которых все ждут новых откровений. Предпоследняя строфа стихотворения перекликается с пушкинским «Памятником». «Молитва мастеров» наряду с «Моими читателями» станет своего рода поэтическим завещанием Гумилева.

Обиду Ахматовой он воспринял как личную обиду и бросился на ее защиту. Это стихотворение Гумилев прочел дважды на своих выступлениях в апреле.

А 25 апреля в Большом драматическом театре состоялся вечер А. Блока («Блокослужение», как выразился кто-то из знакомых Ахматовой). На этом вечере, конечно, были и Гумилев, и Ахматова.

Театр переполнен, кажется, весь Петербург здесь собрался. Сцена задрапирована сукном. Вступительную речь о Блоке читал К. Чуковский, читал благоговейно. Создавалось стойкое ощущение, что поэта уже нет в живых, а этот вечер устроен в память о нем. Однако, наконец, вышел сам Блок. И только когда поэт начал читать свои стихи, зал ожил, будто обрадовался, что Блок еще жив.

Несмотря на то что их личные отношения испортились из-за фельетона «Без божества, без вдохновенья», Гумилев относился к Блоку с огромным уважением. Он называл его величайшим современным поэтом, говорил, что он лучший из людей, джентльмен с головы до ног, чистая благородная душа.

Встретившись с Ахматовой за кулисами Большого театра, Блок спросил:

– А где испанская шаль?

Больше уже Анне Андреевне не доведется говорить с ним. Она могла только жалеть о том, что их отношения так и не стали ближе, доверительнее. Блок сознательно установил дистанцию. Стихи Ахматовой он знал, что-то любил, но тогда был болен и медленно умирал и с иронией сказал Чуковскому: «Ее стихи никогда не трогали меня». В «Подорожнике» ему понравилось только одно стихотворение: «Когда в тоске самоубийства…» Блок знал его наизусть. «Ахматову я знаю мало, – говорил он Чуковскому. – Она зашла как-то в воскресенье (смотри об этом ее стихи), потому что гуляла в этих местах, потому что на ней была интересная шаль, та, в которой она позировала Альтману». Вот об этой шали Блок и спросил Ахматову на вечере.

В мае 1921 года Гумилев забрал из Бежецка жену и дочь. Анна Николаевна писала мужу ужасные письма, грозилась повеситься или отравиться, если останется в Бежецке. Гумилев в голодные годы «военного коммунизма» посылал в Бежецк все, что мог, привозил продукты, когда приезжал, отдавал последнее, не оставляя себе ничего. Но Ася капризничала, требовала невозможного, мучила Анну Ивановну, чем довела мать Гумилева до болезни. Шла на обман, только чтобы выпросить у мужа дополнительные деньги. В бежецком доме назрел кризис, все были измучены, и Николай Степанович был вынужден забрать жену и дочь, хотя уже чувствовал шаткость своего положения.

Он приехал в Бежецк утром 19 мая и в тот же день уехал. Все отметили, что Николай выглядел расстроенным. Тогда в последний раз он виделся с матерью, сестрой и сыном.

В мае по Петрограду прокатилась волна арестов. Хватали всех, кто был причастен к антибольшевистскому подполью. 30 мая был схвачен руководитель Петроградской боевой организации, в которую входил Гумилев, Ю. П. Герман, а 5 июня – профессор В. Н. Таганцев, конспиративный начальник Гумилева. Многих арестовывали вместе с семьями, детей отправляли в специальные приюты.

Гумилев перебрался с Преображенской в Дом искусств, где занял бывшую баню Елисеевых, отделанную мрамором. Тогда же он принимает решение отдать дочь в детский дом, которым заведовала жена Лозинского Татьяна Борисовна. На лето детский дом выезжал в Парголово. Ася сомневалась и боялась отдавать, но была совершенно не способна сама заниматься ребенком. 22 мая Гумилев с женой отвезли Лену в Парголово.