Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925) - 1914-1918 г.г.

После первой удачи решили пойти дальше. Снова воз-обновили просьбу разрешить русским издавать в лагере газету. Наша просьба была оставлена без внимания.

Между тем, первые увлечения революцией стали проходить. Умы начали самоопределяться. Получаемые сведения из России говорили, что там обостряется классовая и партийная борьба. В стороне не могли, конечно, остаться и мы. Постепенно воскресала старая вражда, сглаженная революцией в России. И, по мере того, как росла и развивалась борьба, происходили перегруппировки и у нас, в лагере.

Торжественная часть революции кончилась. Начались ее будни.

Проходили дин за днями. Наши надежды не оправдалась. Временное правительство революционной России не только не думало о мире, но продолжало исповедывать империалистические идеи царского правительства. По существу ничего не изменилось.

Наши союзники торжествовали. Они восхищались бескровной революцией и ждали от нее действий, т.е. организации нового нажима на германском фронте. Когда мы пытались доказывать, что трудовые массы не для того свергли Николая, чтобы продолжать ненавистную им империалисти-ческую бойню, они возмущались до глубины души, называли нас агентами немцев, бошами и т. н.

Распри начались и среди русских военнопленных. Притихнувшие было на-время черносотенцы снова принялись за работу. На этот раз уже не как сторонники монархии, а как приверженцы Керенского, преклоняющиеся перед по-, рядком. Они с иеной у рта защищали временное правительство, требовали войны до победного конца, а главное —ликвидация всяких анархических выступлений (под анархистами имелись в виду и большевики). Русская часть лагеря разделилась на две группы: одна, во главе, с бывшими черносотенцами, после Февральской революции перекрасившимися в «революционеров» порядка, поддерживала временное правительство; вторая, по сравнению с первой менее многочисленная, группировалась вокруг нас, большевиков. Силы или неравные. С наступлением весны в лагере остались почти одни фельдфебеля, унтера и больные; наших почти всех послали на работы.

Черносотенцы, – теперь социалисты-революционеры, кадеты и неопределенной масти меньшевики, пускали в ход орудие клеветы и самой гнусной провокации. Они великолепно использовали переезд группы революционеров, во главе с Лениным, через Германию, именуя этот акт продажей России и всей бескровной революции немецкому Вильгельму. «Ленинцы» стало ругательным словом в лагере. Приезжающим в лагерь больным внушалось, что, если бы не большевики, так дела в России были бы блестящи. И так как положение русских пленных было самое безотрадное, то достаточно было связать большевиков-ленинцев с Вильгельмом, чтобы на-время отравить их самосознание.

Между тем, с от’ездом Ленина и Зиновьева из Швейцарии мы уже оттуда не получали абсолютно никакой литературы. Перестали высылать литературу и эсеры. Виктор Чернов распростился с пленными в последнем номере «На Чужбине» и сообщил, что отправляется в Россию, где его ожидают «великие дела». Таким образам, мы уже не получали из-за границы абсолютно никакой литературы. Приходилось довольствоваться исключительно сведениями из немецких источников, и эти сведения, конечно, далеки были от обективноети. К нашему счастью, мы в лагере имели право выписывать немецкие газеты, за исключением «Vorwarts»,которого нам не разрешалось получать, и мы его доставали нелегальио через соц.-дем. немецкого солдата. С немецкими рабочими в лагере мы никакой связи не имели и не могли иметь. Об их настроениях нам повествовали приезжающие с работ товарищи, но никто из них не видал более левого издания, чем «Vorwarts».Пытались-было раздобыть газету независимых социал-демократов «Leipziger-Volkszeitung», но никто из немецких часовых и работающих в лагере цивильных не соглашался нам ее доставлять, ссылаясь на то, что в Гамельне эта газета вообще не выписывается. Из России же мы не получали ни единого-лоскутка печатней бумаги, не говоря уже о брошюрах и газетах.

Волею судеб мы очутились одни, как бы на пустынном острове, так как связь с другими лагерями была немыслима.

Нам приходилось питаться исключительно немецкой прессой юнкерского и соглашательского направления.

Работать приходилось ощупью. Несмотря на нашу малочисленность, публичная пропаганда оставалась за нами. С разрешения комендатуры мы устроили в лагере еще ряд докладов на политические темы, но наши публичные выступления большого успеха не имели. Наши доклады обыкновенно провоцировались как выступления немецких агентов. Французы под различными предлогами не уступали помещения, во время речей устраивали за сценой кошачий концерт, свистали, стучали и не раз грозили нас поколотить, если мы не бросим заниматься «немецкой» агитацией.