Ольга Яковлева - Если бы знать...

«…знакомая получила письмо из Италии… где „гнев народа“, со ссылкой на самого Любимова, уже был направлен „куда следует“. То есть на Эфроса…

А в конце месяца… устроили московским гонителям свободы культуры воистину „именины сердца“. Кто бы вы думали? Старые их противники, „Русская мысль“ и, копируя ее — с чем не забыть бы поздравить многоопытных парижских либералов! — „Монд“ — опубликовали („Монд“, правда, с оговорками и в сокращении) переполненную бранью заметку, которую, дав свои подписи, доверили написать музыканты с писателями и один бывший актер театра, где работал Эфрос, тому из них, кого, видимо, сочли компетентным.

И посчитался автор сразу за полтора десятилетия [46] Со дня постановки «Платона Кречета», то есть года с 68-го, автор требует ответа «от той части… интеллигенции, продуктом и детищем которой он (Эфрос) остается…» Видимо, упомянутое автором «уверенное сползание по наклонной плоскости этического оппортунизма» (режиссера Эфроса вместе со зрителем — новое в истории театра!) и породило столько первоклассных постановок Эфроса за этот период (что дало основание бороться за то, чтобы «вытащить» аполитичного (уникум!..) и потому «неэкспортного» Эфроса для постановки в США — как одного из лучших современных режиссеров). Среди этих постановок «Брат Алеша» Розова по Достоевскому, «Женитьба» Гоголя, «Дон Жуан» Мольера, «Ромео и Джульетта» и «Отелло» Шекспира; ряд лучших спектаклей по деидеологизированным, глубоко гуманизированным советским пьесам (отсюда и многолетний успех «сталинистского» «Платона Кречета»). ( Прим. И. Баскиной .) со всеми, вопросив сурово сразу всю либеральную интеллигенцию Советского Союза, заранее заклейменную кличкой „так называемая“: когда — он точно знает! — все должны как один подняться на закоренелого в злодействах Эфроса с вилами, почему-то слышится только подозрительное какое-то — то ли „гробовое“, то ли „одобрительное“ — молчание?

Как именно он прослушивает либеральную интеллигенцию Советского Союза, автор не уточняет.

Однако апокалиптически звучит в ушах несчастной „так называемый“ риторический вопрос громовержца к „мастерам культуры“: „С кем же вы?.. С жертвами или с палачами?“ Ах, вы с культурой?! — Значит, с палачами. А я — с жертвами…

Ну как же не „именины сердца“! На них только для разноса Эфроса рассчитывали, а они гаркнули на всю Ивановскую, то есть, простите, на всю Европу, что не только Эфроса, а всю „так называемую“ надо развести с Любимовым и окунуть сами знаете во что! Спасибо, друзья! А то мы уж сколько лет трудимся без успеха, чтоб изолировать от надежд на понимание и поддержку свободного мира увертливую эту фронду! Вот кому бы не глядя отдать под команду и тех, и этих! Эх, недооценили вовремя талантливых людей…

…И дай Бог, чтобы нам в этой истории не навязали обманом скверные роли».

Это пишет «человек со стороны», в статье-панегирике — к 20-летнему юбилею Театра на Таганке. Трудно ее заподозрить в пристрастии к «обидчику» Таганки — Эфросу. И хотя путаницы и неточностей в ее статье хватает, но основное она не могла не увидеть объективно: не от того защитнички защищали Таганку. Не от тех. А напали на такого же (если не более) гонимого, всю жизнь угнетаемого чиновниками.

И многие из упомянутой выше «так называемой» вовсе и не молчали — воспылав собственным праведным гневом и подхлеснутые гневным окриком из-за бугра — набросились-таки дружно тогда на «падшего» режиссера. Дружно подталкивая его к могиле…

Навязали-таки им «скверную роль». Не убереглись. Но об этом после…

Об этом письме я узнала лишь в 1987 году, когда приехала в Париж на гастроли, уже без Эфроса. Мне дали прочитать его в «Русской мысли». К этому времени все подписавшиеся были вне Парижа.

Подписали известные деятели культуры, эмигрировавшие из СССР. Среди них И. Бродский (он-то никогда Эфроса не знал), М. Ростропович (что он вообще во всем этом понимал?), Г. Вишневская (которая все время требует, чтобы русский народ каялся за то, что она вынуждена была уехать. За такой отъезд в свободу надо еще благодарить. А не заставлять всех каяться.)

Прямо-таки продолжатели великого дела Максима Горького: с кем, мол, вы, мастера культуры? Он тоже когда-то — только с Востока на Запад — взывал к совести, правда, совсем по другому поводу: что же вы, мол, нос воротите от такой прогрессивной советской власти?

Уже потом, когда снова была в Париже, я разговаривала с некоторыми «подписантами». Спрашивала: как же так? Да вот, говорят, Любимов насел. Подписались, так сказать, дружным коллективом.