Василий Никифоров-Волгин - Воспоминания детства

Мы сознательно отвлекаемся от вопроса, в какой мере оригинальны все эти суждения В. Никифорова-Волгина, как его мировосприятие соотносится со взглядами, например, русских христианских мыслителей 1920-1930-х гг. Этот вопрос заслуживает специального рассмотрения. Нам хотелось пока что обратить внимание на наиболее существенные стороны мировоззрения В. Никифорова-Волгина 1920-1930-х гг., которые наложили отпечаток на все его творчество.

Лучшая часть творческого наследия В. Никифорова-Волгина не отличается ни тематической широтой, ни подчеркнутой «проблемностью», ни стилевым и жанровым многообразием. Он как бы сосредоточился на немногих темах — это прежде всего судьба Православной Церкви, жизнь духовенства в прежней и в советской России, мир верующих, связанный со старой Русью. Даже когда В. Никифоров-Волгин обращается к своему детству — а рассказы-воспоминания о детстве составляют значительную часть его творчества, — он чаще всего рисует картины богослужений, церковных праздников, общения мальчика со «святыми людьми». Кстати, В. Никифорову-Волгину, как немногим другим русским писателям, удалось передать религиозное чувство ребенка, тот дух христианского просветления, внутреннего очищения, радости от праздника, который ощущает маленький герой.

Он хорошо знал этот мир — мир Церкви, верующих, мир старой Руси. Этот мир был знаком ему не только по детским воспоминаниям, он окружал писателя и в Нарве: рядом было Принаровье — район с «исконным» русским населением, с русскими деревнями и крестьянами, с православными церквами, а в Причудье — и со староверами, невдалеке — Пюхтицкий и Печерский монастыри. Действие ряда рассказов В. Никифорова-Волгина происходит именно в этих местах. Нарва была расположена всего лишь в 7–8 километрах от эстонско-советской границы, и тесные связи с Россией тут никогда не прерывались. В этом отношении В. Никифоров-Волгин находился в ином, несравненно лучшем положении, чем, например, писатели-парижане: их творчество питали лишь воспоминания о прошлом, живой связи с «корневой» русской средой у них не было. Неслучайно их так тянуло в Эстонию и Латвию.

Мир Церкви и верующих В. Никифоров-Волгин изображает точно, достоверно, с любовью. Он умеет в своих произведениях воссоздать все мелочи этого мира, в том числе и бытовые, и вместе с тем передать его особую атмосферу, его дух, его скрытую красоту. Заметим, кстати, что эти этнографически точные описания церковной жизни в рассказах В. Никифорова-Волгина, помимо художественной, эстетической ценности, имеют еще и немаловажное познавательное значение — они знакомят нас с уже забытыми обрядами, с народными обычаями, связанными с церковными праздниками и т. д.

В этом пристрастии В. Никифорова-Волгина к миру Церкви и верующих, конечно, отразились биография писателя, характерные черты его личности, его мировосприятие. Но дело все же не только в этом.

Классическая русская литература не богата изображением религиозных чувств верующего, церковной службы, жизни духовенства — все это казалось слишком привычным, устоявшемся, не очень интересным. Русская демократическая интеллигенция вообще привыкла смотреть на Церковь как на нечто ретроградно-устарелое, официальное и была весьма равнодушна к обрядовой стороне религии. Начавшееся в самом конце XIX — начале XX в. религиозное возрождение, больше охватившее сферу философскую, тоже почти не коснулось этой собственно церковной стороны Православия.

Положение коренным образом меняется в послереволюционный период в эмиграции. Начинается возврат к религии, к Церкви, причем именно к Церкви Православной, «традиционной», возрастает интерес к обрядовой ее стороне. Все это теперь воспринимается как часть национальной культурной, духовной традиции, как воплощение «русскости» — это связь с Россией, с родной историей.

Усиление религиозных настроений в эмигрантской среде имело и социально-психологические корни: это была как бы реакция на ужасы пережитого, на все беды, выпавшие на долю людей в годы революции и гражданской войны, это было чуть ли не единственным проблеском надежды. «И только храм остался для нас единственным уголком святой Руси, где чувствуешь себя пригретым и обласканным», — писал В. Никифоров-Волгин в статье «Вера народа».

Но, тем не менее, этот мир Церкви и верующих не так уж часто изображался и в зарубежной русской литературе. Он представлен в творчестве Б. Зайцева и И. Шмелева, писателей, которых В. Никифоров-Волгин хорошо знал и любил и с которыми его нередко сравнивали в критике, но все же он их не повторял. В. Никифоров-Волгин — может быть, единственный из зарубежных русских писателей, который целиком сосредоточился на этой теме. П. Пильский справедливо писал, что все творчество В. Никифорова-Волгина — «это искренняя исповедь писателя, отражение и отзвук исканий Бога, чистая, горняя мечта по некоему невидимому граду благодати и успокоения. Никифоров знает и ценит лучших представителей православного духовенства, понимает, что последние годы наложили на их плечи непомерную тяжесть, огромное горе, ливни жалоб и слез». Ему вторил А. Амфитеатров в своем отзыве о «Земле-имениннице»: «Весь интерес писателя обращен на духовную нужду народа, ограбленного в вере своей, и, в частности, на переживания антихристова пришествия верно устоявшею во Христе частью православного мира и его духовенства. Рассказы Никифорова-Волгина похожи на „духовные стихи“ слепых старцев: рапсодии о людях, как будто маленьких, но своею могучею верою подъемлемых над сметенным и отчаянным человечеством выше всех великих и сильных».