Ганс Дибольд - Выжить в Сталинграде [Воспоминания фронтового врача. 1943-1946]

Доктор X. говорил серьезно, спокойно и твердо, но без враждебности. Русский профессор внимательно слушал. Майор несколько раз вытер платком вспотевший лоб, но своей реакции не выказывал. Офицер сидел не шевелясь. Майор один раз подозвал к себе санитара и велел ему попросить больных вести себя тише.

Потом слово было предоставлено нашему хирургу.

Он объяснил, что у наших больных не заживают даже небольшие раны и поверхностные язвы. Организмы наших больных не имеют сил ни на то, чтобы отторгнуть пораженные ткани, ни на регенерацию новых, здоровых тканей. Врач может лишь создать предпосылки к излечению; излечиться же организм должен сам. Но организмы наших больных истощены настолько, что неспособны на самоизлечение.

Потом слово взял дерматолог. Он описал кожные поражения при дистрофии и перечислил их причины.

Наш консультант говорил о туберкулезе. О том, что в госпитале выявляют все новые и новые случаи туберкулеза легких и лимфатических узлов. Туберкулез — это болезнь нищеты, голода, нужды и невежества. Если не улучшить условия жизни наших больных, то туберкулез вспыхнет, как эпидемия, и мы ничего не сможем с ней сделать.

Я выступил последним: «Течение любой болезни зависит от целого ряда факторов. Среди этих факторов можно упомянуть врожденную конституцию организма, а также то, что Тандлер называл условиями жизни. Условия жизни наших больных плохи настолько, насколько это вообще можно вообразить. К клеткам их организмов можно приложить термин „мезотрофия“. Эти клетки не обновляются. Они стареют и отмирают. Нет ничего удивительного в том, что состояние, в котором пребывают наши больные, мы раньше наблюдали только у старых людей. Но старики и преждевременно состарившиеся организмы умирают чаще, чем молодые. Это известный и неопровержимый факт. К сожалению, это полностью относится к нашим больным».

Профессор несколько раз кивнул в знак согласия.

После короткого обсуждения начальник госпиталя закрыл конференцию.

Мы ясно и отчетливо высказали русским свое мнение. Майор, профессор и офицер ушли, не приняв никакого участия в конференции.

Но скоро стало ясно, что мы сумели завоевать доверие русских. С того дня они начали помогать нам, чем могли. Они часто навещали нас и стали чувствовать себя в госпитале как дома. Они поняли, что мы делаем все, что в наших силах, и в Сталинграде нас больше никто не обвинял в том, что мы «плохо лечим больных».

На севере Сталинграда располагался небольшой лагерь военнопленных, который неофициально назывался «нефтяным лагерем». Из этого лагеря к нам часто присылали больных. Нас удивили странные пузыри на кистях рук. У некоторых больных мы видели четко очерченные участки синюшно-красного цвета с фиолетовым оттенком на тыльной стороне кистей и на стопах. На границе нарушенной пигментации со здоровой кожей виднелись коричневые пятна — следы вскрывшихся пузырей. «Это от нефти», — говорили больные. Но мы говорили им, что это пеллагра. Диагноз подтвердился. Позже мы видели много таких случаев с локализацией пятен на лице, шее, кистях и стопах.

Один из наших врачей не ел рыбу, потому что он ее не любил. В один прекрасный день у этого врача вблизи среднего сустава каждого большого пальца появились пузыри размером с лесной орех. Это была настоящая пеллагра. С того дня этот врач перестал привередничать и начал есть рыбу.

Пеллагра обусловлена белковой и витаминной недостаточностью. Русские говорили, что симптоматика пеллагры складывается из трех Д: дерматита (воспаления кожи в тех местах, где на нее воздействуют солнечные лучи), диареи (поноса) и деменции (слабоумия). Деменцию мне приходилось наблюдать редко. Во всяком случае, мне трудно было увязать ее именно с пеллагрой, так как для деменции было множество и других причин.

Каждый раз, распознавая болезнь, с которой мы никогда не встречались, но о которой слышали в университетах от великолепных профессоров, мы чувствовали прилив воодушевления, как от успешно проведенной научной работы. Мы лишились всего, что у нас было. Но при нас остались наши знания, и, невзирая на материальную нищету, мы в такие моменты чувствовали себя богачами.

Когда на закате солнца мы смотрели на зеленую степь, над которой зеленовато-серая дымка смешивалась с полынным оттенком, или когда перед отходом ко сну мы выходили к двери и смотрели на зажигавшиеся на темнеющем небе звезды, или когда смотрели из выбитых окон на Волгу, сердца наши наполнялись силой и ощущением счастья. Это неведомое до тех пор чувство не покинет нас до конца наших дней. То было очень серьезное, исполненное невысказанной скорби время. Мы испытывали чувство, характерное для много переживших людей, выдержавших испытания судьбы.