Наталия Гончаренко - О моем отце

Евгения Петровна очень беспокоилась, чтобы его вещи в занимаемых им 2 комнатах не пропали, чтоб я скорей приехала. Мне ж пришлось хлопотать, чтоб доказать, что я действительно дочь его, т. к. в 1924 г. в деревне, где учительствовала моя тетя, был пожар, многое сгорело и в том числе моя метрика. К тому же заболела моя дочь, и сразу мне разрешения на отъезд к отцу не дали, сказали придти через 2 нед., а через 5 дней началась война. Я с дочерью эвакуировалась в последнюю минуту, письма все доверила получать бухгалтеру жакта, а он через 2 недели умер, и Евгения Петровна не знала, куда писать.[2]

То, что слышала об отце от своих родных

Моя бабушка, мать мамы — Мария Александр. Гоштовт очень хорошо отзывалась об отце и любила его. Помню и выражение: «За все 14 лет, что я знала и соприкасалась с Юрием Ивановичем, наши отношения ничем не омрачались, всегда он относился ко мне с большим уважением, был всем доволен, иногда добродушно надо мной подшучивал». Папа нарисовал бабушкину дачу, перед ней был большой круг с посаженными на нем различными цветами. Этим занималась бабушка, как и разведением и уходом за ягодами. Много свободного времени она тратила на сад и огород. Так на этом кругу была изображена и бабушка, склонившаяся к земле и сажавшая цветы. Говорила еще, что мама на свадьбе своей двоюродной сестры, вышедшей замуж за папиного брата Ивана Ивановича, познакомилась с папой и они очень увлеклись друг другом. Маме было всего 16 лет, папа тогда учился в Академии 3-й год, а мама кончила гимназию. Встречались изредка в семье папиного дяди Андрея Юрьевича, где жил папа с своей матерью. У Андр. Юр. была дочь Мария, маминых лет, сын Юрий и дочь Елизавета — моложе мамы. Еще там жила и Людмила Ивановна Сигрист — папина двоюродная сестра, которая обладала прекрасным голосом, необычайной музыкальностью и училась пению у Прянишникова. Вот у них и собиралась иногда молодежь и там было очень весело, т. к. Людм. Ив. играла на рояле и пела и можно было потанцевать. Иногда встречались и в маминой семье и еще у маминой троюродной сестры Марии Евгеньевны Леман, где также собиралась молодежь. Последний год маминого учения в гимназии они жили на другой квартире, до гимназии было далеко, и мама иногда на занятия ездила на извозчике, а папа верхом ехал около нее. Это мне рассказывала бабушка и все родные очень волновались, как бы этого не узнал мамин дедушка, который был 82 лет, рано овдовел, был ветераном нескольких войн с разными отличиями, очень любил маму и отличался добродетельностью. До женитьбы папа с мамой были знакомы 3 года и папа сделал маме предложение только после окончания Академии. Мамина троюродная сестра Мария Евгеньевна, которая часто гостила у моей бабушки и которая умерла в 1974 г., мне рассказывала, что за моей мамой ухаживал дядя, младший брат отца Марии Евген. — Владимир Евгеньевич. Когда на этих вечерах они собирались, то если моего папы не было, мама была довольно общительна, но с появлением отца она уже все время была с ним и ни с кем не говорила. Иногда они немного танцевали, а больше сидели в сторонке и говорили, а когда он — папа — уезжая прощался, он сказал Марии Евгеньевне: «Как же у Вас было весело», хотя в общем веселье не принимал никакого участия, а сидел только возле мамы. Мария Евгеньевна только кончила гимназию и на очередной вечеринке одела впервые длинное платье. Она так растанцевалась, что длинным подолом накрыла папины колени, а он добродушно улыбнулся. Но Мария Евгеньевна считала папу карьеристом. Ее брат кончил 1-ый кадетский корпус и дальше не учился, она, тоже будучи неглупой, училась неважно. Она была сердечной, хорошей, но довольно беспечной, она забывала про то, что у папы не было никаких средств и ему приходилось рассчитывать только на себя, а потому он всюду прекрасно учился, да и просто был весьма любознател. одаренным. А к рисованию и литературе обладал талантом. Хочу добавить к воспоминаниям о жизни в Риге. В свободные дни под вечер, папа, мама и я ходили гулять к заливу. Там был маяк и около статуя русалки с носа разбившегося шведского корабля, котор. привлекала мое внимание. Когда папа поселился в Риге, после смерти мамы, он как-то встретил мою немку, котор. учила меня 3 года немецк. языку, гуляла со мной. Она так обрадовалась встрече с папой, что даже прослезилась. Папа мне об этом писал, что она его расстрогала даже. Жилось ей у нас хорошо.

Его двоюродная сестра Людмила Иван. Сигрист, котор. после окончания Харьковского института (среднее закрыт. женск. учебное заведение) поселилась у папиной матери в Лен-раде (она ее выписала к себе и зная ее блестящие способности к пению и музыке) показала ее Прянишникову, выдающемуся педагогу пения, и хор. игравшему на пианино. Когда он ее прослушал, то спросил: «Чему же Вас учить?» Она показала свою одаренность и к пению и к игре на пианино. Она ответила: «И тому и другому», — и начала у них учиться обеим музыкальным дисциплинам. А папа на 2-ой год ее занятий поступил в Академию и она своими длительными упражнениями на фортепьяно мешала его занятиям. И вскоре стала учиться одному пению. Потом […] она продолжала учение вокалу в Париже у Маркеззи, куда была отправлена Прянишниковым как выдающаяся по способностям ученица и училась на казенный счет. Умерла она 73 лет в 1969 г. Много последних лет она занималась педагог. работой по пению, руководила кружками самодеятельности и даже ставила в Дворце просвещен. 4 картины из Евг. Онегина. Она много работала, я всегда хотела ее расспрашивать о папе и его близких, но ей всегда было некогда. Все-таки она как-то рассказала мне, что папа и его брат Иван Иван. очень себя привольно чувствовали на хуторе у матери — папиной мамы, ее бабушки, под Харьковом, ловили рыбу, занимались охотой. Папу она считала эгоистом, вероятно потому, что он воспрепятствовал ее занятиям музыкой. Но с моей точки зрения и она была эгоистична. Только месяца за 2 до смерти она меня часто звала к себе, т. к. она не работала, и я выполняла ее просьбы. А когда я начала серьезно учиться пению, она систематично не захотела со мной заниматься и мне пришлось заниматься у частного педагога, а когда я у него сделала успехи и пришла к ней, она увидела, что я могу уже сольно петь и стала со мной разучивать «Я не сержусь» Шумана и подарила мне эти ноты.