Олег Лекманов - Венедикт Ерофеев - посторонний

Хорошее представление о том, насколько Ерофеев в этом смысле был строг, дает следующее его суждение из записной книжки 1973 года: «Не надо говорить о спектаклях „отлично“, „великолепно“ и пр. А, например, так: „С самого начала спектакля ужасно хотел попысать, но не сходил до самого конца“» [8] Там же. С. 415. .

Признаемся, что на предварительном этапе работы над этой книгой нас самих дважды одернули за использование «прямых слов». Когда мы спросили у Марка Гринберга, какова была ерофеевская «идейная программа», он ответил: «Если бы я употребил такое выражение, он бы засмеялся или, наверное, что-то злое сказал бы». А Ольга Седакова так отреагировала на наш вопрос, каковы были главные качества Ерофеева: «О, „главные качества“! Вот таких слов и таких идей — взять и выяснить „главные качества“ — Венедикт решительно не переносил. Это было одно из его „главных качеств“. У него была свирепая аллергия на тривиальности». «Он очень тяжело, болезненно переваривал стандартность мышления», — отмечает и Сергей Шаров-Делоне.

Вторая причина, которая не дает легко сформулировать, чем в ценностной шкале Ерофеева были заменены «все ступеньки общественной лестницы», на самом деле — первая, потому что главная: внутренний мир Ерофеева был закрыт не только от далеких людей, но и от близких. В записной книжке 1965 года он отметил: «Я в последнее время занят исключительно прослушиванием и продумыванием музыки. Это не обогащает интеллекта и не прибавляет никаких позитивных знаний. Но, возвышая, затемняет „ум и сердце“, делая их непроницаемыми ни снаружи, ни изнутри» [9] Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 249. .

И мемуаристы рассказывают в унисон: «Он к себе особенно не подпускал» (Ирина Дмитренко); «Ерофеев что-то „излучал“. Доброта? Нет, не могу так сказать. Он был будто чем-то сильно переполнен, „загружен“. Каким-то неизвестным мне контентом, возможно, стихами или воспоминаниями, не знаю. Но он явно старался культурой вокруг не сорить. И тут он был лорд. Все вокруг Венедикта казались чуть проще, грубей, даже тогдашняя Ольга Седакова. Я бы рискнул назвать это нежностью, но необычной. Неброской, неаффектированной, со смещенным центром. Рассеянная нежность, проходящая по касательной, объектом которой, наверное, стать было нелегко» [10] В дневниках Ерофеева 1986 года есть выписка из Брюсова: «у Брюс<���ова>: „с небрежной нежностью“» (личный архив В. Ерофеева. Материалы предоставлены Г. А. Ерофеевой). (Глеб Павловский); «…всегда была ощутима некая нестыковка, суверенность, отсутствие в присутствии. Словно какой-то незримый экран находился меж ним и окружающими, даже самыми близкими и преданными. Спорить с ним было бесполезно и не нужно. Просто выдавал очередную порцию саркастических и парадоксальных формулировок. Не убеждал, не навязывал своего мнения. Просто знал истину, зримую лишь ему, пребывающему в ином измерении <���…> Никогда он не был ясен. Ни вблизи, ни — тем более — издалече» (Анатолий Иванов) [11] Иванов А. Как стеклышко: Венедикт Ерофеев вблизи и издалече // Знамя. 1998. № 9. С. 174. ; «Веня был человек очень закрытый, очень собранный, даже выпив, он таким оставался» (Александр Корноухов) [12] Про Веничку. Книга воспоминаний о Венедикте Ерофееве. М., 2008. С. 110. ; «…внешним обликом, как ни странно, он немного напоминал пуританина, был застенчив, закрыт, что как-то не вязалось с представлениями о его пьяной жизни» (Наталья Четверикова) [13] Там же. С. 151. ; «Он всегда умел очертить магический круг приватности — из двух-трех имен на обложках по тумбочке разложенных книжек, из блокнота с авторучкой наискось» (Пранас Яцкявичус (Моркус)) [14] Там же. С. 66–67. ; «Веня в быту был человеком по преимуществу молчаливым — я, признаться, не припомню, чтобы когда-нибудь в разговоре слышал от него больше 10–15 слов подряд. Он явно предпочитал слушать других, а не говорить сам» (Марк Фрейдкин) [15] Фрейдкин М. Каша из топора. М., 2009. С. 300. ; «Бенедикт [16] «Бенедикт» — одна из многочисленных форм шутливого именования Ерофеева, принятая среди друзей. — О. Л., М. С., И. С. В записной книжке 1966 года он сам перечисляет свои прозвища разных лет: «Вот клички: в 1955–57 гг. меня называют попросту „Веничка“ (Москва), в 1957–58 гг. по мере поседения и повзросления — „Венедикт“, в 1959 г. — „Бэн“. в 1960 г. — „Бэн“, „граф“, „сам“, в 1961–62 г. — опять „Венедикт“. и с 1963 г. — снова поголовное „Веничка“ (Влад<���имир>, Кол<���омна>)» ( Ерофеев В. Записные книжки 1960-х годов. С. 440). , я думаю, открывался редко и очень немногим <���…> Я часто ощущала, что он отчужден от людей, даже тех, с кем в хороших отношениях» (Лидия Любчикова [17] Упоминается как Лида в поэме «Москва — Петушки» (глава «Черное — Купавна»). ) [18] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 540. . Вспомним еще раз определение Ниной Брагинской ерофеевского мира не только как «отвязанного», но и «целомудренного».