Олег Лекманов - Венедикт Ерофеев - посторонний

«Ехали больше месяца, потому что нас везде высаживали, — вторит рассказу сестры Тамара Гущина. — Ночевали на перронах, на тротуарах, расстелив свои домашние постели. Вокзалы были забиты битком. Вначале нам еще давали хлеб — мама предъявляла документы, что у нее пятеро детей. А когда добрались до Горького, начались самые наши неприятные дни. Спали на траве, около Волги. Нигде ни куска хлеба не могли получить. Власти обращались с одной просьбой: „Уезжайте — город забит. Тысячи эвакуированных, кормить нечем. Вас на пароходе или барже покормят“. Но все оказалось не так, просто надо было как-то разгрузить город. Через несколько суток мы, совершенно голодные, погрузились ночью на баржу из-под соли. Утром вспомнили про обещание покормить нас. Люди кричали на пароход, который волочил нашу баржу по Волге: „Когда же нам дадут хлеба?“ И вдруг к нам обращается капитан парохода и говорит: „Товарищи! Мы ничем не можем вам помочь — для вас у нас хлеба нет“. Нас на барже примерно с тысячу человек было, все кричат, плачут, есть требуют. Помню, Боря все время канючил: „Хлеб-ца, хлеб-ца“. А Вена — молчал. Пароход оставил нас посреди Волги и ушел. Мы сутки находились посреди реки, пока какой-то буксирный пароходик не подтянул нас к пристани в Чувашии. Из ближнего колхоза, видимо, хлеб привезли — теплый, только что испеченный. Мама принесла буханочку, мы сразу набросились, а она остановила: „Нет-нет! Только по куску! Больше нельзя, а то как бы не было плохо“» [77] Мешкова Н. Венедикт Ерофеев — наш земляк. .

«В Елшанке нас не ждали, — рассказывает Тамара Гущина. — У дедушки, Василия Константиновича, уже жила семья младшего сына Павла и приехала семья Ивана из Керети. Нам места не было. Мы поселились в пустующем доме младшей маминой сестры Натальи. Дедушка принес нам мешок муки и что-то еще из продуктов, но для такой оравушки это было ненадолго. Своих запасов не было, и продать было нечего» [78] Личный архив В. Ерофеева (материалы предоставлены Г. А. Ерофеевой). . Дом, в котором мать с детьми поселились в Елшанке, не был приспособлен для житья: «печь дымила, всегда было холодно» (из воспоминаний Нины Фроловой) [79] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. С. 530. . К этому времени будто бы относятся первые и «самые траурные» воспоминания Венедикта Ерофеева о себе: «Покойная мать сказала всем старшим братьям и сестрам — подойдите к кроватке и попрощайтесь с ним. Со мной то есть» [80] Там же. . Подлинность этого эпизода опровергает Нина Фролова: «Да нет, это венедиктова фантазия. Такого не было». Однако сгустил краски Ерофеев не очень сильно: «Рахит был у него — животик большой, косолапить стал. Он невзгоды переносил болезненнее всех нас», — поясняла Тамара Гущина [81] Мешкова Н. Венедикт Ерофеев — наш земляк. .

Однако все обошлось. Зимой 1941–1942 годов Ерофеевых, как и многие эвакуированные семьи в то время, спасла мерзлая картошка с неубранных осенью колхозных полей. Так что тогда самые страшные времена для семьи еще не настали. «Керосин берегли, сумерничали: и, чтобы время так не проходило, мама начинала нам что-нибудь рассказывать, — вспоминала Тамара Гущина. — Ребятишки лежали кто на полатях, кто на русской печи. Мама рассказывает-рассказывает, а потом говорит: „Ну, всё. А теперь — спать“. Все мы начинали ныть: „Мама, что дальше?“ Но она уж была неумолима и продолжение было на следующий день. Помню, рассказывала нам очень долго, с продолжениями, „Месс Менд“ — был такой роман детективного характера Мариэтты Шагинян. Мельникова-Печерского, например, мне впоследствии пришлось читать, и оказалось, что мама так подробно рассказывала „В лесах“ и „На горах“, что я читала, как совершенно знакомые вещи. Мама вообще была замечательная рассказчица, ее истории о жизни их села, о семье Архангельских, о разных чудачествах заставляли нас надрываться от хохота» [82] Ерофеев В. Письма к сестре. С. 123. . В записной книжке 1972 года Венедикт Ерофеев со знанием дела отметит, вероятно, вспомнив о том, как слушал пересказы матери: «Из всех пишущих русских К. Победоносцев более всего ценил Мельникова (Печерского). Даже пересылает „В лесах“ Александру III и рекомендует прочесть» [83] Ерофеев В. Записные книжки. Книга вторая. С. 14. .

Со всеми понятными различиями, безмятежное описание Тамары Гущиной смотрится едва ли не как простецкая советская вариация на тему ностальгических строк юной Марины Цветаевой (которая позже станет одним из любимых поэтов Венедикта Ерофеева):