Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Зато понятно, что Сарнов не только почти дословно воспроизвел широко известную концепцию Липкина, но и дополнил ее деталью этнического характера. Впрочем, суть от этого не изменилась. Мемуарист и критик решали одну публицистическую задачу. Утверждение Гроссмана в статусе русского писателя было лишь частью ее. Главное – создание цельной литературной репутации.

Как отмечалось выше, литературная репутация Гроссмана за границей менялась по мере роста популярности романа «Жизнь и судьба». К 1985 году автор считался уже бескомпромиссным противником любого тоталитарного режима.

Но с учетом политического контекста понятно было, что бескомпромиссный противник тоталитарного режима не мог бы стать и более четверти века оставаться именно советским писателем. Значит, результатом компромиссов оказывалась значительная часть гроссмановского наследия. Чуть ли не все, что опубликовано при жизни автора.

Липкин и попытался доказать, что подобные выводы необоснованны. Согласно его концепции, Гроссман в довоенные годы еще не понимал бесчеловечную сущность тоталитарного государства, не видел, к чему может привести так называемая коллективизация, антисемитские же кампании тогда не проводились. Значит, был искренним, каким и оставался, когда обличал тоталитаризм и государственный антисемитизм. Менялось лишь мировоззрение, искренность неизменна. И конечно, гуманизм.

В мемуарах Липкина оппозиция русские писатели / советские писатели не только обозначена. Еще и неоднократно акцентирована.

Согласно Липкину, искренность, гуманизм имманентны русскому писателю, чем он и отличается от советского. Гроссман, значит, хранил верность досоветской литературной традиции.

По Сарнову – почти то же самое. Верностью традициям русской литературы Гроссман от большинства советских писателей разительно отличался, а еще был по-еврейски упрям, не уступая цензуре свое право на гуманизм и, разумеется, искренность.

Но концепция, предложенная критиком, не ближе к реальности, чем созданная мемуаристом. Она тоже публицистична, сконструирована умозрительно, вопреки опубликованным документам. В совокупности обе – своего рода зеркало давней полемики.

Гроссман же был советским писателем. Таковым и считался на родине.

Имеется в виду не оценка, но определение статуса – вполне официального. Полученного как результат вступления в Союз советских писателей. Состоявшие в этой организации считались элитой.

Вот почему важно установить, в силу каких причин Гроссман не просто стал писателем, но и официально получил такой статус в СССР. Необходимо выяснить, чем заслужил право войти в элитарное литературное сообщество.

Летом 1929 года закончилась преддипломная заводская практика Гроссмана. Затем он уехал в Донбасс, где по «разверстке» должен был работать не менее трех лет.

Сведений об этом периоде мало. Официальные источники – главным образом анкеты и автобиографии, хранящиеся в гроссмановском личном деле, которое формировалось сотрудниками администрации ССП.

Эпистолярных источников тоже немного. Отец жил неподалеку, переписывались редко – только в командировках и отпусках. Почти нет сведений в сохранившихся письмах, адресованных матери. Конечно, появились тогда новые друзья, но они – в силу разных причин – не опубликовали мемуары.

Принято считать, что этот период характеризуется в рассказе «Фосфор». Впервые он по рукописи опубликован в сборнике, что выпустило московское издательство к двадцатипятилетней годовщине смерти Гроссмана [121].

Согласно датировке, задуман рассказ в конце 1950-х годов. Его связь с биографией автора акцентирована первой же фразой: «Тридцать лет тому назад, окончив университет, я уехал работать в Донбасс».

Почему «уехал» – не объяснено. Ясно только, что не по собственной воле. Однако соотечественникам не требовался комментарий. Далее же сообщается: «Я получил назначение химика в газоаналитическую лабораторию на самой глубокой и жаркой шахте Донбасса – Смолянка-11».

Сведения о работе Гроссмана в Донбассе были не раз опубликованы критиками. Потому многие читатели-современники знали, что писательской карьере предшествовала инженерская.

Конечно, в шахте любая работа опасна. Ну а Смолянка-11, по словам повествователя, и вовсе «пользовалась плохой известностью – на ней происходили внезапные выделения рудничного газа и пыли, нечто вроде подземных цунами».