Коллектив авторов - Михаил Задорнов. Аплодируем стоя [litres]

Миша в своё время, когда был соведущим Алексея Кортнева в программе «Салтыков-Щедрин» на НТВ, говорил о том, что есть пошлая сатира, а есть умная сатира. И он надеялся, что он всё-таки причисляется к сатире умной. Видимо, в слова «пошлая сатира» он вкладывал то, что в последнее время транслируется с наших экранов, имеется в виду юмор туалетного уровня.

Что для меня умная сатира и какое место в ней занимал Задорнов?

Для меня всё-таки ближе определение пошлости, данное Пушкиным. Пушкин утверждал, что пошло – это то, что пошло в народ. Понимаете? Поэтому в этом смысле мы все – пошляки. В тот момент, когда до народа доходит то, что нам кажется интересным. Поэтому в этом смысле тут трудно спорить, это вопрос формулировок. Одно неоспоримо – Задорнов ориентировался на грамотного человека, сидящего в зале. Это значит, у него уже до определённой степени была усечённая аудитория. Знаете, тут даже обвинять никого нельзя. Мерилом всего этого является успех, а успех – вещь очень относительная. Ты можешь с одной и той же миниатюрой, с одной и той же шуткой иметь бешеный успех у одной аудитории и никакой успех у другой аудитории. Это не хорошо и не плохо. Это просто говорит о том, что смех, в отличие от слёз, очень разъединяет людей. Потому что плачут, как правило, над одним и тем же, а смеются зачастую над разными вещами.

Говорят, что мне и Михаилу удавалось собирать полные залы людей, которых смех объединял. И если говорить о массовости успеха, именно о том, что это относительно, как мерило, потому что толпа может признавать абсолютную бездарность и может не замечать безусловный талант. Но в нашем с ним случае это было совершенно противоположное. Каким же образом была выбрана та, сквозная, линия, которая пронизывала зал и соединяла людей очень разных?

Вы знаете, обмануть огромное количество людей очень трудно. На какой-то короткий отрезок времени можно. И у Миши была такая опасность, скажем, появиться и через какое-то время перестать быть интересным. Он проскочил все эти рифы, это значит, у него большой запас был внутренний. Не надо забывать, что, скажем, семья, в которой рос Задорнов, образование, которое он получил, юность его, становление – это всё происходило на дрожжах довольно мощной советской литературы, как бы ты к ней ни относился. И культуры, потому что средний уровень культуры в советское время был, с моей точки зрения, бесконечно далёк от того, что сегодня называется средним уровнем. Ну, такова была жизнь. Понимаете, вот это придуманное понятие «инженерно-технические работники», инженерно-техническая интеллигенция, которая теперь вообще перестала существовать, она, кстати говоря, составляла огромную часть зрителей Задорнова. Да и не только Задорнова. Постепенно это стало всё вымываться. Этот класс стал истончаться и в конце концов почти исчез. Лотман Юрий Михалыч покойный, замечательный, сказал, что, вообще, творчество или культура, тут я могу запамятовать, начинается с запретов. Речь идёт о запретах внутренних, о своих личных табу, о том, что можно и чего нельзя. И когда исчезла внешняя цензура, то это предполагало перенесение этих цензоров внутрь самого человека. Вот у Миши этот цензор был до последнего мгновения. Он знал, что есть вещи, которые не попадают вот в этот коридор, нельзя этого делать. Да у него такое и не могло быть, потому что ему в голову бы не пришло это предлагать зрителю. Потому что успех зрительский – это, конечно, вещь обязательная, и зависимость эта очень сильная. Но мне кажется всё-таки, если зрительский успех окончательно подавляет того, кто обслуживает этот успех, то это кончается плачевно для обслуживающего.

А у Задорнова не было зависимости. Нет. Нет. И нет. Что-то могло быть более удачно, что-то менее удачно, но всё равно, был всегда этот стержень и планка своя, которая не опускалась. Дальше это вопрос уже вдохновения, что-то получалось, что-то получалось лучше. Ещё одна вещь: мы были счастливыми в том смысле, что у нас были иллюзии, что мы что-то можем изменить. И от того, что мы по этому поводу скажем и как мы это сформулируем, будет зависеть улучшение обстановки, ситуации, жизни. Понимаете, это, конечно, наивное представление, заблуждение, но без этого заблуждения очень трудно было работать. Мы все были в этом заблуждении, и это давало силы.

Улучшили ли мы что-то? Ну, если бы, если бы это улучшало, то человечество было бы идеальным. Ни Задорнов, ни все остальные не являются первопроходцами. Человечество давно борется за своё улучшение, и, как вы видите, что-то не очень получается. Потому что меньше всего изменился сам человек. Всё остальное действительно поменялось, благодаря рукам и мозгам этих же людей. А сами люди – не очень.