Дженна Джеймсон - Заниматься любовью, как порнозвезда

— Принеси нож с кухни! — заорала я Шэрон. Надо было снять ее.

— Что? — Шэрон пыталась перекричать музыку.

— Нож, мать его, дай!

Пока я дожидалась Шэрон, мое внимание привлекло кое-что странное: ноги Ванессы. Когда я отпустила ее, они не доставали до земли. Она никак не могла сотворить с собой такое. Мой отец был полицейским, и он вечно твердил, когда речь заходила о самоубийствах: девушки вешаются редко. А если и вешаются, то не в полураздетом виде. И это густо накрашенное лицо, уставившееся на меня, полуоткрытый рот, вывалившийся язык… Разве захотелось бы девушке, чтобы ее нашли в таком виде? Та Ванесса, которую я знала, наглоталась бы таблеток. Ведь они у нее были.

Хотя полиция и сочла происшедшее самоубийством, что-то здесь было не так. Кто-то явно приложил к этому руку. И я знала кто. Пожалуй, самый гнусный человек, которого я встречала.

Его звали Проповедник.

У каждого в жизни наступает момент, когда надлежит сделать выбор между правильным и ложным, между добром и злом, между светом и тьмой. Такие решения принимаются в одно мгновение, но отголоски их длятся всю жизнь. Мои беды начались в тот день, когда я выбрала тьму — когда я выбрала Джека.

Мужчины одержимы властью. Вся жизнь их измеряется достижениями. А для женщин важнее отношения. Их жизнь делится на периоды в зависимости от мужчин, с которыми они тогда были. И так — пока они не поумнеют. Для меня уроком стал Джек.

В шестнадцать лет у меня наконец налились груди и выросли пубические волосы, о чем я молилась с шестого класса. Они словно взяли да появились за одну ночь. И внезапно я превратилась из домашнего цветочка в оформившуюся женщину, которой оборачиваются вслед. Словом, кошмар каждого отца.

— Господи, да ты же вылитая мать, — произнес папа однажды утром, покачивая головой так, будто сам себе не верил. — Ты выглядишь точь-в-точь как твоя мать.

Когда я освоилась со своими грудями, преобразился и мой гардероб. Джинсы стали уже, рубашки «Флэшденс» — прозрачнее; пятнистые ковбойские сапожки уступили место черной обуви на высоких каблуках; декольте футболок заканчивалось на диафрагме, а спортивные шорты больше не использовались как пижама. Теперь я носила их и вне дома, закатывая штанины так высоко, как только было возможно. Достаточно умных подружек у меня не водилось, и некому было сказать мне, что выгляжу я как проститутка. Вот-вот — проститутка с зубными коронками.

Как же мне нравилось наблюдать, разгуливая по Вегасу, как мужчины хватают ртом воздух и оборачиваются мне вслед — особенно если идут они с женами под ручку. Мне нравилось внимание. Но едва со мной пытались заговорить, я сникала. Вступать в контакт я не умела. Даже в глаза посмотреть не могла. Если кто-нибудь делал мне комплимент или обращался с вопросом, я представления не имела, как отвечать. Просто бормотала, что мне нужно в ванную, и давала деру.

Один из моих любимых нарядов состоял из коротенького облегающего красного топика, джинсов «Дэйзи Дьюк» и черных сапог с нелепыми цепями, протянутыми под подошвой. Я пыталась подражать Бобби Браун из Warrant’s «Cherry Pie». Когда я отправилась в таком виде на концерт «Маленького Цезаря», папа и бровью не повел. В душе я всегда завидовала подружкам, которым приходилось переодеваться в машине: их-то отцы не позволяли своим малюткам-дочерям выходить из дома наряженными как шлюхи. С тех пор как мне минуло четыре, папа предоставлял мне носиться по улицам в свое удовольствие, но у такой свободы была своя цена: безопасность.

Моя подружка Дженнифер все еще была в спортивных брюках и трикотажной рубашке, когда я запрыгнула к ней в машину. Пока она переодевалась, я подрулила к концертной площадке; это был финал недельного ралли байкеров под названием «Лохлин Ривер Ран». Нам и надо было выглядеть с огоньком: обе мы сохли по солисту «Маленького Цезаря» и хотели, чтобы он нас заметил.