Михаил Лев - Длинные тени

Еще целых два дня слонялся Берек среди деревьев. Оставшуюся картошку он испек, и, как ни старался растянуть подольше, это ему не удалось. Мучила жажда. Капли росы, которые он торопливо, пока солнце не высушило, слизывал с травы, с листьев, горла не достигали. Пересохший, сложенный трубочкой язык, видно, сам впитывал эти капли. Надо было уходить. Но прежде он должен был хоть раз напиться и поесть досыта…

Подсолнухам еще нечем было поделиться с Береком. Из-под желтых лепестков пока выглядывали одни лишь белые пустотелые мешочки; сока в них не было и в помине. Семечки появятся еще не скоро. Правда, подсолнухи служили ему надежным укрытием. А под навесом густой пыльной тучи, поднятой возвращавшимся с пастбища стадом коров, казалось, его никто не разглядит.

На горке у кладбища одна из телок перехитрила пастуха: отстала, будто хочет почесать рогами бок, и под прикрытием того же облака пыли кинулась вправо, к кладбищенской ограде. Видно, дня ей было мало, чтобы насытиться на пастбище, и она губами, с которых стекала зеленая пена, принялась жадно хватать траву у забора. Телке грозил удар кнута. А Береку, если пастух его заметит? Прошли считанные минуты, пока пастух обнаружил пропажу, и Берек еле успел спрятаться среди могил.

Пастух, крестьянин в летах, лютовал вовсю, удары бича, будто выстрелы, рассекали воздух. Старик сыпал отборной, смачной бранью. Странно, но зла во всем этом Берек не ощущал. Возможно, оттого, что просто обрадовался человеческому голосу. Вот уже семь дней, целую неделю, он ни словечка не слышал и не произнес. Трудно объяснить, как это вышло, но Берек поднял голову и негромко сказал: «Дзень добры, дзядку». А «дзядку» этот, который, судя по его возрасту, мог бы и не расслышать приветствия, преотлично его услышал. Секунду-другую он стоял, изумленно уставившись на Берека, затем вдруг хлестнул своим длинным кнутовищем так резко и звонко, что, казалось, мертвые в гробах проснутся, и, не по годам стремительно повернувшись, снова рассек кнутом воздух и пошел прочь. До слуха Берека донеслись проклятия, на этот раз куда хлеще прежнего.

Вот тебе и первая встреча с человеком из деревни. Отец рисовал ее совсем иначе, а дедушка еще при этом поддакивал. Ошиблись. Да еще как! С тех пор как Берек остался в одиночестве, он впервые с досадой подумал об отце и деде. Но вскоре опомнился. В чем, собственно, он может их упрекнуть? Отсылая его из дома, они же должны были на что-то надеяться — на чудо, провидение, на то, что ему повстречается хороший человек… Они ведь пытались спасти его, уберечь от рук палачей. Теперь Берек знает: смерть может и здесь настигнуть его в любую минуту. Вот этот самый старик, что сыплет проклятьями, он ведь определенно скажет солтысу [3] Староста (польск.) . , что какой-то подозрительный человек скрывается на кладбище. Нет, Берек скорее согласится умереть от голода и жажды, чем еще раз приблизиться к человеку… Отныне с его глупыми мечтами, со всеми этими выдумками покончено! Хорошо еще, если за ним не придут сегодня же… Тогда он этой ночью совершит набег на какой-нибудь огород и наестся до отвала. Заберется в погреб и напьется молока. Мама непременно сказала бы: «Нельзя, мой мальчик, грех!» Я и сам знаю, что нельзя, что грешно, но что же, мамочка, остается мне делать? Больше уж, видно, мне грешить не придется, так пусть ангел смерти немного подождет. Ведь и умирающему дают лекарства до самой последней минуты, хотя и знают, что помочь ему невозможно. Разве не так, мама? Знаю, что ты мне ответишь: «До чего же, родной, горька твоя правда!»

Надвигалась ночь. Собаки в деревне, должно быть, почуяли, что где-то неподалеку скрывается чужой человек, и подняли оглушительный лай. Попробуй заберись в какой-нибудь огород или погреб… Собаке на помощь поспешит ее хозяин: ты же вздумал его ограбить — и он вправе сделать с тобой, что ему заблагорассудится…

— Хлопче, покаж се, гдзе естес? — услышал Берек совсем близко голос пастуха. — Гдзе естес, глупче?

Берек хотел было бежать без оглядки, — пусть старик попробует догнать его. Но в голосе этого человека слышалась такая доброжелательность, это «глупче» так напоминало Береку привычку матери говорить ему: «Дурачок, ты же у меня умница», что он не двинулся с места и лишь притаился молча. А пастух заговорил сам с собой:

— Ну конечно, напугал я его еще больше, и он убежал. Что ж, оставить ему котелок? Так поди знай, вернется ли он сюда… А котелок ненароком попадется на глаза кому-нибудь и наведет на след. Унести все домой — от Ядвиги спасу не будет, — старик сочно выругался и сплюнул.